Путь за семь городов (СИ)

— Нет, — твердо ответила Айкен, и взгляд ее сверкнул. Согревающая постель?! Это не работа для приличной девушки. Хозяин слишком перегнул палку.

Вдруг Айкен рассердилась — ее бабушка жила при дворе Императора, а этот… посмел предложить ей такое!

— Смотри-ка, — улыбка хозяина походила на оскал. — А в тебе есть огонь, вон как сверкаешь глазенками!

Женский визг прервал его на полуслове: кто-то из посетителей, изрядно опьянев, ущипнул Мирку. Дородная девица с копной каштановых кудрей, выбившихся из-под платка, не была так уж недовольна этим, но отреагировала именно так, как от нее ожидали. Кто-то тут же захохотал, кто-то потянул руки к пышным телесам Мирки… И Айкен поняла, что вовсе не хочет оставаться здесь.

Перед глазами возникли двое мужчин, тонких и ловких, с такими странными взглядами. Двое, понимающие красоту. Айкен впервые осознала, что скрывалось за их задумчивостью. Они любовались тем, что прекрасно, а ей даже в голову не приходило, чем именно.

— Раз для меня работы здесь нет, поищу в другом месте, — поспешно сказала она. Растрепавшаяся коса больно хлестнула по плечам, когда она развернулась к двери.

Скорее отсюда! Почему, почему она ушла?! Ведь рядом ними осталось ее сердце. Они научили бы видеть красоту!

— Может, ты танцевать умеешь? — окликнул ее хозяин, когда она уже взялась за дверную ручку.

— Танцевать? — Айкен замерла на пороге, вполоборота к стойке. Она умела.

Сердце забилось быстрее — остаться или уйти?

***

Тимони остановился на пороге храма. Солнце било в глаза, а внутри царил приятный сумрак — лампадка догорела, впитав все масло, а высокие, но узкие окна не пропускали достаточно света. Покидать это место не хотелось. Здесь Тимони пил магическую силу, как путник пьет из прохладного родника.

Здесь он был спокоен и счастлив.

Тимони вспомнил, на что походило пребывание в храме — так он чувствовал себя, когда сидел в городском парке у фонтана, а Лайли шла к нему, и кустарник шевелил ветвями от того, что она быстротой движений будила ветерки.

Так он чувствовал себя, когда Редрин выслушивал ответы и кивал, соглашаясь, а его мудрые глаза лучились радостью за ученика.

У Тимони подкосились ноги, и он прислонился к стене, глядя в сумрак храма. Вместо каменных стен он видел, как Каталин раздает указания помощницам, аккуратные девушки кивают ей и расходятся по аллеям, а одна из них поднимает глаза, встречаясь с ним взглядом, и улыбается.

Он видел городской праздник, когда сотворил фейерверк и огненные звезды посыпались на землю. Дети смеялись вокруг, стараясь хотя бы одну поймать на ладонь.

Он видел, как Лайли играла со струями фонтана, заставляя их танцевать, обращаться в дивных животных.

Он видел скульптура в глубине парка — единорога, распростершего крылья. Мрамор переливался розовым в лучах заката, мерцал, будто единорог ожил, янтарные глаза его сияли.

По лицу Тимони текли слезы, но он не замечал их. Как много прекрасных воспоминаний хранило его сердце! Как много осталось только в воспоминаниях — и улыбка Лайли, и строгий голос Каталин, и блики солнца в их волосах, и ветер, шуршащий складками их плащей.

За воспоминаниями, за тоской и прелестью, за счастьем, что они несли, рождалось новое чувство — холодная ярость подавляла стремление к прекрасному.

Тимони последний раз взглянул туда, где дремала статуя богини. Он должен очистить этот мир от того, кто принес сюда тьму! Он должен, потому что никто кроме него не сможет.

Он должен, потому что некому больше мстить, ведь Марафел слишком чист, слишком светел для подобного.

Мысли причиняли боль, Тимони понимал — потеря светлого пути действительно что-то уничтожила в нем. Чтобы вновь ощутить себя целым, он должен был убить Императора. Ради того, чтобы этот мальчик остался светлым, он должен уничтожить саму Тьму.

Тимони сам не заметил, когда вытер слезы и вышел из храма. Он замер на ступенях, оглядывая город, и спустя минуту почти забыл о светлом мире. Только ярость осталась. Она горела, обжигая душу, толкала вперед, нашептывала, что пора покидать Ландоэн…

***

Лаон печально выслушивала Марафела, но как она могла утешить? Долинг, понимая, как ей тяжело, только пофыркивал. Хоть Марафел понял, что лошадям ничего неизвестно, ему хотелось выговориться, потому он сбивчиво пересказывал им сон громким шепотом, пока Лаон терлась щекой о его ладонь.

— Неужели сон правдив, и Тьма затронула меня? — спросил Марафел.

Лаон мотнула головой, переступив с ноги на ногу. Это мало успокоило Марафела. Он прислонился спиной к стене.

— Я испорчен, мне нельзя возвращаться на Летинайт! Я не хочу возвращаться таким, я не смогу видеть его красоту! И все станут сочувствовать мне, будут искать возможности излечить от Тьмы, но разве это поможет? Я всегда буду один!

Он замолчал, опустив голову. Один! Он не посмеет любить, ни с кем не свяжет свою судьбу. Потому что испорчен Тьмой.