Путешествие из Бухары в Петербург

— Что же я могу приготовить за такой промежуток времени? — спросил я.

— Я написал эмиру прошение назначить тебе жалованье. Посмотрим, что он соизволит.

Рано утром я был снова в везирате.

— Готовы ли кони и сбруя? — спросил везир.

— А у меня в медресе нет конюшни, где бы я мог держать коня, — ответил я.

— Я просил эмира назначить тебе жалованье, — сказал везир, — он не соизволил ответить. Вставай, приготовься и скачи, ибо царевич отправился уже давно, постарайся догнать его.

— Прикажите дать мне коня из государственной конюшни, — настаивал я, но он мне ответил резко и грубо:

— Там нет лишних коней.

Тогда секретарь везирата знаками вызвал меня из комнаты и приказал предоставить мне коня из эмирской конюшни, но без седла и повода. Я так и сел на него и присоединился к свите царевича.

В составе посольства кроме слуг было еще сорок человек: десять чиновников, десять ясаулов, десять людей кушбеги, десять купцов. Чиновникам выдавали жалованья триста танга, ясаулам — сто, остальным — пятьдесят таньга, а на обязанности письмоводителя и имама лежали молитвы. Ну и ничтожество же этот везир, которому нужно было разрешение на выдачу ста или трехсот танга! А сам он не смог даже выдать мне одежды, не говоря уже о денежном жалованьи.

И всего удивительней то, что никто в посольстве не знал меня и каждый спрашивал:

— Мулла, куда вы идете? Кто вам нужен?

Я то смеялся от удивления и ничего не говорил в ответ, то отвечал, что еду вместе с ними. Наконец, подъехали купцы, среди которых оказались и мои знакомые. И тогда только привели в надлежащий вид меня и моего коня, а слугам поручили присматривать за моим конем. Этими купцами также никто не заинтересовался, не спросил — принадлежат ли они к свите царевича. Царевич, будучи очень юным, не интересовался сопровождавшими людьми и даже не знал, куда едет или куда его везут. А глава посольства, дряхлый старец, который вечно был во хмелю из-за обильных возлияний, ничем, кроме себя, не интересовался и ехал в стороне, словно не имел к этому сборищу никакого отношения. Если же кто-нибудь жаловался ему, то он отвечал:

— Ступай, жалуйся царевичу!

Если же кто-нибудь жаловался царевичу, тот отвечал:

— Ступай к дяде, он знает!

В таком беспорядке мы прибыли в Самарканд. Чиновники и смотрители дорог как Бухары, так и Самарканда, повсюду устраивали нам угощения, приносили всякие дары. Дядя царевича засовывал в дорожные мешки ткани и вещи. Когда же приносили кушанья, то тот, кто проявлял ловкость и налетал на них, словно муха, только пальцы свои пачкал, а расправлялись с ними прохожие и слуги самих чиновников. На ночь же многие из нас оставались голодными, а кони — без ячменя, так как провизию и фураж наш разворовали.

По пути никому не понадобилось написать что-нибудь или совершить намаз, так что в письмоводителе или имаме не было никакой необходимости. А тот, кто хотел, совершал где-либо в уголке, с омовением или вовсе без него[53]. А в Самарканде нас задержали в гостях на несколько дней, и тогда пришлось совершать намаз всем вместе, чтобы русские не подумали чего-либо предосудительного.

Вот тогда-то глава посольства стал жаловаться и стонать:

— Кушбеги не приставил к посольству имама и письмоводителя, а ведь мне надо отправить донесение в столицу и сообщить одновременно о приеме, оказанном чиновниками и наместниками Самарканда[54].

Купцы показали ему на меня:

— Вот имам и письмоводитель, он сидит в углу.

Тогда он вызвал меня к себе и определил мне постоянное место, так как я напугал их всех, заявив, что мне поручено сообщить по возвращении эмиру обо всем, что будут делать мои спутники. И все-таки, когда русский начальник выделил провизию и фураж, то снова поднялся скандал. Когда нужно было сделать кому-либо подарок, посол кивал на царевича, а тот на посла. А если приносили подарки посольству, посол говорил: «Это мне», то же самое говорил и царевич. И кто бы из них не получил, остальные члены посольства начинали шуметь, почему им не выделили доли.

Мы прибыли в Ташкент в таком позорящем нас состоянии. После встречи с генерал-губернатором посол отправил ему со своим слугой коня и подарки эмира. Губернатор дал конюху посла за труды ассигнацию в двадцать пять танга Российской державы. Целый день и всю ночь посол и конюх спорили. Посол требовал отдать эти деньги ему.

— Я нанял тебя за десять танга в месяц, — говорил он конюху. — На большее ты не имеешь права. Отдай мне эти двадцать пять танга, они принадлежат мне.

— Нет, мне, — возражал конюх.

Наконец, дело дошло до канцелярии русского начальника, и чиновник канцелярии отобрал деньги у посла и возвратил их конюху.

Когда мы из Ташкента тронулись по направлению к столице России, была уже осень. Я тут посоветовал послу:

— Мы приедем в столицу во время сильных морозов, как раз в середине зимы. Предположим, когда вы отдадите послание, русские отпустят вас назад, но вы не соглашайтесь и оставайтесь там до весны, так как вы — старый человек, а царевич — мальчик. Морозы в этой стране очень суровые, не дай боже, чтобы с вами что-либо приключилось.