Путешествие из Бухары в Петербург

В каждом городе есть увеселительные дома, где по вечерам до полуночи устраиваются всевозможные танцы, музыка, пение. Общество украшают красивые женщины и кудрявые красноречивцы, которые показывают различные представления и забавы. Каждый, кто хочет, присутствует там и каждому в этом собрании приготовлено место, сообразно его положению. При выходе оттуда вносят плату за свое пребывание.

Там устроены также хранилища разного рода вещей, вплоть до зверей, умерших и живых, хищников и птиц, зародышей различных животных и даже образцов человеческого плода, рожденного преждевременно или выкинутого, заключенных в стеклянные сосуды со спиртом,[102] чтобы не разлагались.

Как-то вечером от министра пришел переводчик и пригласил нас в общество, называемое «Собрание».[103] Мы вчетвером отправились на это увеселение. Это оказалось место, где присутствовали знатные дамы и видные русские вельможи, там было много красивых женщин, девушек с походкою павы, солнцеликих юношей со станом кипариса. Мы вошли в высокое большое здание, отделанное позолотой, с многочисленными залами, и комнатами с зеркальными дверьми, на которых висели шелковые занавеси, уставленные позолоченными креслами и диванами, золотыми, серебряными вазами и сосудами, обитыми бархатом стульями и столами. Во всех комнатах висели золотые, серебряные и хрустальные люстры, а у каждой стены стояли высокие канделябры и огромные, в рост человека, зеркала. Все стены, потолки и пол были расписаны чудесными рисунками и картинами. Там горело более тысячи восковых и стеариновых свечей, а в золоченых курильницах были зажжены приятные курения; от обилия огней ночь стала подобна дню.

В этом собрании мы видели, как нежные красавицы, стройные и солнцеподобные, прогуливались по залу, выступая плавно и грациозно, как пава или томная газель. Все они были одеты в шелковые одежды столь тонкие, что сквозь них просвечивало тело. Фигуры их были так стройны и изящны, что, казалось, одна не могла заслонить другую. На некоторых были тонкие черные платья и легкие цветные накидки из кружев и шелка, такие прозрачные и красивые, что трудно их описать или представить себе. Благодаря тонкости стана и прозрачности одежд, стрела взгляда пронзала их от спины первой и до груди сотой, нигде не задерживаясь, будто всевышний бог сотворил их тела из чистой воды и прозрачного стекла.

Все красавицы, одетые в черное, а ликом подобные луне,
Словно бон поместил в черноту воду жизни.
Все искусные стрелки, для похищения сердец,
Всюду пускающие стрелы из засады луноликой красы.

Мы остолбенели от изумления, разинув рты и широко раскрыв глаза: где мы и что с нами? Ведь когда мы шли сюда, была ночь сырая и темная, как же случилось, что сейчас день и светит солнце? От обилия огней мы не могли отличить ночь ого дня, то и дело протирали глаза — происходит ли это наяву или эти чудеса и жилище фей созданы воображением? А периликие удивлялись — как попали эти демоны в общество ангелов, как очутились дивы рядом с пери. Они с любопытством разглядывали наши лица и смеялись над нашей странной одеждой и видом. Мы же, потрясенные и оробевшие, шли вперед, не зная, куда ступить к где сесть, так как наш переводчик отстал от нас, занятый беседой с одной из красавиц. В это время моей груди коснулась хрустальная ручка, отстраняя прочь. «Эй вы, чудовища в облике людей* вы, дикари, идите осторожнее, ведь я выступаю, как горделивая пава, не затопчите и не запачкайте своими неуклюжими ногами мой тонкий подол, что волочится по полу, как павлиний хвост.

Дрожа и кланяясь, мы отступили назад. Но тут в спину нам ткнулся кулачок другой красавицы, мол, эй невежи, постойте, осторожней, ведь моя серебряная грудь нежна, как лепесток розы, смотрите не пораньте ее шипами своей неуклюжести. Мы оглянулись растерянно, испуганно переступил, шагнули вперед и стали кланяться, как обезьяна, показывая знаками: «Мы немы, мы коровы, приехали из степи и не знакомы с обычаями вашего города, извините нас.»

Бейт:

Приехали мы из Туркестанской степи и далеки от этикета.
Если мы совершили неловкость, простите нас, о горожане.

Они шарахнулись от такого выражения извинений и стали смеяться над нашими бородами, пока не подоспел переводчик и не избавил нас от растерянности и смущения. Проводя нас к почетному месту собрания, он жестом указал на кресла, приглашая сесть. Мы молча уселись, избавленные, наконец, от тычков в грудь и спину.