Путешествие к живым

— Посмотрите, вон та вершина — совсем как готическая церковь, — замечает врач.

Осмотр больных продолжается. Малярия здесь свирепствует во всех долинах и на некоторых плато. Она вспыхивает так же мгновенно, как и чума, а следом за ней шествует смерть. Совсем недавно в нескольких деревнях, расположенных неподалеку отсюда, от малярии за неделю умерли тысяча восемьсот человек. Деревни были подвергнуты карантину, так как предполагалось, что в них началась эпидемия неизвестной болезни.

Первым осматривают ребенка. Из его груди вырывается прерывистое, хриплое дыхание. Ему три года. Его принес на руках отец. Ребенок испуганно и умоляюще смотрит на отца и тянется худыми ручонками к его лицу. Над губой у малыша капли испарины. Врач прослушивает больного — двухстороннее воспаление легких.

— Легкие плотные, — говорит он мне по-английски.

Я успокаиваюсь… Но нет, я его неправильно понял: доктор хочет сказать, что легкие уплотнены. Надежды на выздоровление почти нет. Ребенок закричал от укола пенициллина. Я слышу его хриплое дыхание даже на расстоянии пятидесяти метров. Подходит его мать. Волосы у нее заплетены в тонкие косички, смазанные маслом, как принято у племени тигрэ. Она кладет ребенка в широкий кожаный мешок, висящий у нее за спиной, и долго чего-то ждет в толпе больных. Чего она ждет? Мне хотелось бы не слышать больше хриплого дыхания ребенка. Наконец сна уходит.

Скоро полдень. Люди убивают камнями черную змейку. Нестерпимая жара. Мы переносим стулья, но укрыться в тени почти невозможно. Нам подают чай— вода для него взята из того же грязного ручейка, в котором берет воду и моется вся деревушка.

Увеличенная селезенка, чесотка, ревматизм, сифилис, трахома — медленная процессия не имеет конца… Мы проглатываем скудный завтрак. Время от времени, устав сидеть, встаем, но не можем сделать и шагу — за пределами тени палящий зной.

К нам приводят еще одного ребенка. Ему тоже три года. Он очень худ, язык обложен, губы бесцветны. Малярия, недоедание, наверное, глисты. Ребенка заставляют проглотить лекарство. Он с жадностью пьет воду, которую ему протягивают в банке из-под консервов.

Ослов все еще нет. Тень переместилась. Теперь мы сидим лицом к горе. Больные разошлись. Врач не знает, чем себя занять.

— Эта гора действительно как настоящая готическая церковь, — снова замечает он.

Спускаемся в деревню. Там бродит очень много ослов. Староста деревни пускается в долгие объяснения, ничего общего не имеющие с истиной, угощает нас большой серой горьковатой на вкус лепешкой, основной пищей жителей Эфиопии.

Возвращаемся в лагерь. По дорожке, проходящей недалеко от наших палаток, двое мужчин несут на плечах носилки. На носилках маленький труп, покрытый тряпкой. Сзади молча бредут несколько человек. Шествие замыкают трое мужчин с заступами и лопатами. Скоро стемнеет. Мы зажигаем костер и усаживаемся вокруг. Нам видно, как похоронная процессия взбирается на небольшой лесистый холм по левую руку от нас. Через некоторое время до нас доносятся вопли и причитания. Выходим на тропинку, поджидаем возвращения траурного шествия.

Пропустив женщин, просим переводчика узнать у мужчин, кого хоронили. Наша «летучая мышь» освещает суровые лица. Умер ребенок, тот самый, у которого был обложен язык. Он скончался вскоре после осмотра врача. Здесь хоронят через час после того, как человек умирает. Возвращаемся к костру. Горы, напоминающей церковь, уже не видно.

18 февраля. Наконец, сегодня утром нам привели десяток ослов. Шагая впереди них, мы прошли по каменистым тропам добрых пятнадцать километров. Неподалеку от кучки хижин мы разбили лагерь. Рядом бьет родник, вокруг него кувыркаются шимпанзе. Жители деревни приносят нам зеленые лимоны, мед диких пчел, несколько яиц. Кругом много света. Тишина. Как далеко позади остался вчерашний маленький покойник! Здесь кроется какая-то ошибка: сейчас я не могу верить, что всего лишь в нескольких километрах от нас несчастье продолжает безжалостно преследовать людей.

Деревушка, рядом с которой мы натянули свои палатки, принадлежит монахам. Земля тоже. Крестьяне выращивают на ней «дурру» — сорт проса, из которого готовят лепешки. Его собирают ровно столько, сколько нужно на еду. Менее чем в ста метрах от хижин земля остается невозделанной. Ни одного фруктового дерева, никаких овощей, хотя здешний климат и почва позволяют разводить сады и огороды. Рядом с родником взметнули в небо свои огромные ветви кофейные деревья.

— Почему вы их ни разу не подрезали? — спрашиваем мы у нескольких человек, полощущих у источника свои шаммы.

— Мы позабыли, как это делается.

Кажется, что только религия определяет жизнь этой деревушки и только источник ее поддерживает. Легенда гласит, что это место было указано императором Фазилем, правившим в XVII веке. Проезжая по этим краям, он выстрелил из лука, и там, где стрела воткнулась в землю, забило сорок четыре родника. Император основал здесь монастырь — несколько жалких хибарок; монастырь и по сей день сохранил свой первоначальный вид.