Путешествие к живым

Нас принимают монахи. На них яркие священнические одеяния, в руках большие серебряные кресты, с которых свисают куски цветной материи. Церковь представляет собой большую круглую хижину, внутри которой помещается квадратный алтарь, массивный, как блокгауз. Доступ к нему разрешен только старшему священнику. Здесь мы обнаружили репродукцию «Скрижалей завета». Дальше идет большая комната овальной формы, в которой собираются верующие. На стенах алтаря картинки, изображающие страсти господни и другие сцены из Евангелия, — скверные копии византийской живописи. Какой-то художник пытался даже имитировать мозаику, но настолько аляповато, что его творение скорее напоминает детский рисунок. К XIV веку в Эфиопии начал было вырабатываться свой оригинальный стиль живописи, но несколько позднее его подменило наивное подражание Византии.

Я возвращаюсь в лагерь; следом за мной появляются мужчина и женщина. Лица их печальны. Вот уже четыре дня, как их молодая родственница мучается в родовых схватках. Не может ли ей помочь доктор?

Врач объясняет, что у него нет необходимых инструментов. Мужчина и женщина продолжают упрашивать. Уже поздно. Хижина роженицы находится в горах, в часе ходьбы от нас, в стороне от каких бы то ни было дорог. Врач колеблется. Я прошу его согласиться.

Мы выходим в темноте. Идти трудно. Вокруг нас вздымаются к небу горы, зловещие, черные. Перед хижиной, вокруг костра, прямо на земле, молча сидят встревоженные люди. Входим в хижину, освещенную небольшим костром из сучьев. Женщина лежит под кучей тряпья, серого от грязи. Временами она стонет. На вид ей лет пятнадцать-шестнадцать. Врач осматривает ее, затем выпрямляется и качает головой — он бессилен чем-либо помочь. Ребенок жив, но у матери слишком частый пульс. Больница? До ближайшей больницы — два дня пути!

Врач хочет сделать юной роженице укол морфия. Но попробуйте подготовиться к уколу при свете карманного электрического фонарика! Куда-то запропастилась пилочка, которой вскрывают ампулы. Врач пытается отломать кончик пальцами, но трескается вся ампула. Эго последняя оставшаяся у нас ампула. Мы двигаемся обратно. Камни скатываются у нас из-под ног. Мы устали. Врач говорит, что пришлет сюда фельдшера с другой ампулой. Но даже если он этого и не сделает, осуждать его не за что: ведь он — первый врач, побывавший в этих краях с сотворения мира. Он один не в состоянии рассчитаться за все прошлое.

Вот и утро. Интересно, родился ли ребенок, жива ли мать? Я пишу этот дневник, укрывшись от мух в палатке. Их такое множество, что маленькую равнину, которую приходится пересечь, чтобы добраться сюда, так и называют «равниной мух».

21 февраля. Ребенок умер. У него была водянка мозга. Мать жива и, конечно, будет жить. Мы не можем идти дальше, так как нет ослов. Нас терзают мухи. Мы съели последний хлеб, взятая с собой провизия приходит к концу. Питаемся козлятиной, которую покупаем в деревне, и незрелыми лимонами.

За вчерашний день врач осмотрел сто больных. Нищета потрясающая. У многих женщин обриты головы— в знак скорби по умершим близким. Вдовы раздирают себе лица ногтями или шипами растений. Одна из них явилась к нам с глубокими ранами на лбу и щеках.

Юные девушки Эфиопии, как правило, хорошо сложены. Но с замужеством — а в брак здесь вступают зачастую в тринадцать лет — они теряют всю свою привлекательность. Дело в том, что матери очень долго не отнимают детей от груди. Кроме того, ребенок сосет по целым дням, так что к двадцати пяти годам грудь женщины становится совсем увядшей.

Кажется, этот мир застыл в вечной неподвижности.

Мы приближаемся к его обитателям с инструментами, традиционными для цивилизации белых, — со шприцем, наполненным пенициллином, с фотоаппаратом «лейка». Такое изгнание духов недолговечно. Пенициллин не излечит болезней, унаследованных от предков; фотография не покажет прошлого. Мы проходим, и все остается как было — прочно, извечно, тревожно, в неотступном кольце причудливых гор.

Каждый вечер, до наступления темноты, я хожу к источнику. Это единственное «интеллектуальное» место в округе.

23–24 февраля. В сопровождении носильщика и вооруженного стража я спустился к деревне. По пути зашел к черным евреям (национальное меньшинство Эфиопии, насчитывающее сто пятьдесят тысяч человек). Они считают себя потомками священников царя Соломона, прибывших с посольством к царице Савской. Это жалкая горсть бедняков, отделенная от остальных жителей религиозными предрассудками. Их называют «феллахами». Некоторые из них говорят на особом языке, который не похож ни на амаринья, ни на иврит, и твердо придерживаются древнеиудейскои религии. В числе их обычаев есть довольно странные. Так, женщину в период месячных очищений считают «нечистой» и на семь дней изгоняют в отдельную хижину. После родов ее тоже изолируют на сорок дней, если родился мальчик, и на восемьдесят — если родилась девочка.