М а ш а. Спасибо скажи. Другая бы «караул» стала кричать. Я прошлой зимой под лед провалилась. Ты бы небось «тону» заорал, а я навалилась на льдину и лежала молчком.
В а л е р к а. Художественный свист.
М а ш а. Ей-богу. Мальчишки недалеко играли в хоккей. Думаю: не может быть, чтобы люди не почувствовали беды.
В а л е р к а. Ну и как?
М а ш а. Почувствовали, ничего. Две ночи я потом в школьном чулане спала, домой боялась прийти. Меня мать за всякую вину ремнем бьет. По пятибалльной системе — от одного до пяти.
В а л е р к а. Воспитаньице! Что же ты, как при старом режиме, на лавку ложишься и ждешь?
М а ш а. Зачем? Бегаю я. Она меня при входе в избу подкарауливает. Как ни изворачивайся, а сколько положено — даст.
В а л е р к а. Я бы от такой матери на полюс сбежал.
М а ш а. А по-моему, правильно, что ремнем. Когда виноват — наказание не страшно. Подумаешь, три раза стегнет. Поболит, и все. Мне главное, чтобы не кричали на меня. В крике человек забывает себя, он слова отыскивает пообиднее, побольней. Он потом и сам пожалеет, а ты помнишь эти слова. Всю жизнь.
В а л е р к а. Отец воспитывает тоже ремнем?
М а ш а. Сбежал от нас отец.
В а л е р к а. Куда?
М а ш а. Обыкновенно, в город сбежал. Он у нас на балалайке играл. Вообще-то он механиком работал при мастерских, а на балалайке просто так, для души. А тут самодеятельность из области приехала. Шефы. Буфетчица частушки пела у них.
В а л е р к а. Нос картошкой у тебя.
М а ш а. Ничего не картошкой. Курносый. Нынче все русское в моде, даже носы. Ты года через три на меня посмотри. Я соком нальюсь — меня от сестры не отличишь. А она девка видная, ладная, кровь с молоком. Она где ни пройдет, на нее мужчины глядят.
В а л е р к а
Слушай, Машка, а как фамилия твоя?
М а ш а. Если на тебя находит — дома сиди.
В а л е р к а. Нет, правда, как?
М а ш а. Балагуева.
В а л е р к а
М а ш а. Не жадная я.
В а л е р к а. Добрая, да?
М а ш а. Расчетливая. Мы дома приучены деньги считать.
В а л е р к а. И гордости в тебе нет.
М а ш а. Это почему?
В а л е р к а. Ты после вчерашнего обязана была не разговаривать со мной.
М а ш а. А я не разговаривала. Это ты ко мне первый подошел.
В а л е р к а
М а ш а. И вообще у нас, у деревенских, гордости больше, чем у городских. Нам иначе нельзя. Вы тут как муравьи. Столкнулись и разошлись, может, не встретитесь никогда. А у нас каждый поступок на виду, каждое лыко в строку. Вот и стараешься гордость свою не уронить… Валерка, а зачем деньги тебе?
В а л е р к а. Секрет.
М а ш а
В а л е р к а. Что?!
М а ш а. Не навязываюсь, катись!
В а л е р к а. Ха! Глядите, обиделась!
Эй, Софи Лорен!
Дядька приезжает ко мне.
М а ш а
В а л е р к а. А черт его знает какой. Матери двоюродный брат. Телеграмму прислал: «Буду Симферополе девять утра». Сюда пока доберется — часа три. Пойду к двенадцати на автостанцию встречать.
М а ш а. А как же ты узнаешь его?
В а л е р к а. Фамилия у него материнская — Синько. Я около каждого автобуса буду кричать: «Товарищ Синько!» Кто отзовется, тот и родня.
М а ш а
В а л е р к а. У нас заведено — родственников или друзей обедом встречать. А я, понимаешь, в кладовку заглянул — ничего. Торричеллиева пустота.
М а ш а. Тебе мать на руки денег совсем не дала?
В а л е р к а. Дала. Только вылетел я в трубу. Прогорел.
М а ш а. Куда же ты их?
В а л е р к а. Не все равно? Были, да нет.
М а ш а. Опять?
В а л е р к а
М а ш а. Да ты что? Двадцать восемь рублей! Пусть бы иллюзионщик из своего кармана достал.