Путешествие по Средней Азии

пошел в своем направлении. Я последовал за керванбаши. Не успели мы пройти

40 шагов, как он заметил на песке какие - то следы и, пораженный,

воскликнул: "Здесь должны быть люди!" Мы зажгли фитили и дошли, ведомые

становившимся все отчетливее следом, до входа в пещеру. Так как по

отпечаткам в песке можно было сделать заключение, что мы имеем дело только с

одним человеком, скоро мы проникли в пещеру, и я с неописуемым ужасом увидел

полудикого человека с длинными волосами и бородой в одежде из шкуры газели,

который вскочил на ноги, испугавшись не менее нас, и бросился нам навстречу

с копьем наперевес. В то время как я с неизъяс-нимым нетерпением наблюдал

всю сцену, в чертах моего спутника можно было заметить величайшее

спокойствие; увидев полудикого человека, он опустил оружие и, тихо бормоча

"аман бол", т.е. "мир с тобой", покинул ужасное место. "Это ганли

(отягощенный пролитой кровью)", - сказал керванбаши, прежде чем я отважился

его спросить. Только позднее я узнал, что этот несчастный, скрываясь от

неумолимой кровной мести, (Кровная месть здесь отнюдь не преследуется

религией, и в Этреке я был свидетелем, как сын в присутствии матери и

супруги застрелил своего отчима, потому что, как выяснилось, тот был виновен

в смерти его отца, умершего восемь лет назад. Очень характерно, что люди,

собравшиеся на похороны, утешали мать, а сына поздравляли с совершенным им

святым делом.) уже *[87] *многие годы блуждает в пустыне летом и зимой.

Людей он не может и не должен видеть.

Опечаленный видом этого несчастного грешника, я забыл, что во время

нашей экскурсии мы вместо пресной воды нашли только кровь; наши спутники

тоже вернулись с пустыми руками, и при мысли, что сегодня вечером я выпью

последние капли пресного ила, меня бросило в дрожь. О вода, драгоценнейший

из всех элементов, думал я, почему я не ценил тебя ранее! Твою благодать

расточают понапрасну; в моем отечестве ее даже боятся, а чего бы я не дал

теперь за то, чтобы получить хотя бы 20 капель божественной жидкости!

Я съел только несколько кусочков хлеба, которые обмакнул в горячую

воду, так как слыхал, что она после кипячения теряет горький привкус. Я был

готов к тому, чтобы вытерпеть все, пока мы не встретим немного дождевой

воды, но меня пугало состояние моих спутников, которые все страдали страшной

диареей. Нескольких туркмен, особенно керванбаши, подозре-вали в том, что

они утаивают хорошую воду, но в пустыне посягательство на мех с водой

считается посягательством на жизнь, и того, кто потребовал бы у другого воды

взаймы или в подарок, объявили бы сумасшедшим. В тот вечер у меня не было

больше ни малейшего желания проглотить даже малю-сенький кусочек хлеба, и я

испытывал большую усталость, потому что день был неописуемо жарким. Как

только я растянулся без сил на земле, я увидел, что все стояли вокруг

керванбаши; делали знаки и мне подойти с сосудом для воды. Слова "Вода!

Вода!" придали мне силы, я вскочил и был восхищен, увидев, что керванбаши

каждому из каравана давал примерно два стакана чистой пресной воды. Добрый

туркмен рассказал нам, что уже много лет в пустыне у него вошло в привычку

припрятывать порядочное количество воды, чтобы раздать ее в такое время,

когда он знает, что вода желанна каждому; это великий севаб (благочестивое

дело), потому что туркменская пословица гласит: "Капля воды, отданная

жаж-дущему в пустыне, смывает грехи за 100 лет".

Измерить степень этого благодеяния так же невозможно, как нельзя

описать наслаждение, которое доставил глоток пресной воды. Я чувствовал, что

вдоволь напился, и думал, что смогу выдержать еще три дня. С питьем мне

повезло, а с хлебом дела были не так удачны. Из-за усталости и потери

аппетита я сделался вялым и намеревался вместо древесного топлива, которое

было далеко от нас, использовать верблюжий помет, наше обычное горючее. Но и

его я собрал слишком мало. Я сунул тесто в горячую золу и через полчаса

обнаружил, что жар недостаточен. Я поспешил за дровами, но, когда я их

поджег, уже стемнело, и керванбаши крикнул мне, не собираюсь ли я выдать

караван разбойникам. Мне пришлось погасить костер и взять с собой

незаквашенный и полупропеченный хлеб.

На следующее утро (23 мая) мы оказались на станции *[88] *Коймат-Ата,

где когда-то был колодец, теперь иссякший; впро-чем, жалеть об этом особенно

не приходилось, потому что вода в нем, как и в других колодцах в этой

местности, была непригодна для питья. К несчастью, жара стала невыносимой,

особенно в полуденные часы. Солнечные лучи часто прогревают сухой песок на

фут в глубину, и почва становится настолько горячей, что даже самый дикий

житель Средней Азии, всегда пренебрегающий какой бы то ни было обувью, здесь

должен привязывать в стопе кусок кожи в виде сандалии. Неудивительно, что я

скоро позабыл о вчерашней живительной влаге и снова ужасно страдал от жажды.