Путешествие в Россию

Театры почти повсеместно работают себе в убыток. Девяносто процентов русских театров финансируются государством. Цены разные. Есть дорогие и дешевые места. Ложи и стоячие места за креслами. Но в провинции публика в ложах такая же, как на галерке. Эта публика обнаруживает и подтверждает антибольшевистское требование circenses[36]. Театр отбросил условности. Рабочий приходит в блузе, нэпман тоже. Крестьянка сидит в ложе в тужурке, на голове платок. Слышен тихий хруст: челюсти перемалывают семечки. Курят в фойе, где курить запрещено. По углам стоят высокие жестяные воронки, при желании можно бросить туда окурок, похоже на сбор милостыни. Еще сохранились кресла с потускневшим, облупившимся золотым лаком на спинках. Сохранился обтянутый бархатом барьер на балконе, но истертая ткань подобна шерсти шелудивого пса. На стене еще висят портреты деятелей театра в светлых рамках. Они ни о чем не напоминают, будто попали сюда по ошибке. Есть старые забытые театральные служащие, словно свернутые знамена на чердаке. Сохранились вестибюли с добротным паркетом, по которым можно прогуляться в антракте. Но нет в театре торжественности, ни к чему здесь кресла, портреты, старые слуги, бархат. А антракты для чего? Чтобы выпить чаю в буфете. От публики исходит запах масс. В театр они забрели случайно. С тем же успехом могли пойти на собрание трудящихся. Нет никакого общественного события. Занавес не нужен. Разве перед трибуной поднимают занавес? Разве в музее снимают драпировку с картин? Публика – неважно, платит она или нет, в ложе ли сидит или на галерке – выглядит как присланная сюда за государственный счет центральным управлением культурной пропаганды. Над партером витает трезвая дидактическая мысль, проявляющаяся, к примеру, в театральных представлениях для школьников в послеобеденное время. Посещение театра – это домашнее задание для прилежных учеников, социальная обязанность, и лишь на одну десятую – развлечение. Критическое мышление еще спит, аплодисменты раздаются регулярно, в каждой паузе.

В Москве по-другому. Публика в театре Станиславского, например, состоит не только из горожан и интеллигенции. Женщины приходят в театр нарядные. В первых рядах, где билеты очень дорогие, и в ложах (примерно по 6 рублей) сидят иностранцы и люди с контрамарками. Курят только в помещениях для курения. Антракты имеют смысл, и старые портреты суть опора для воспоминаний. Нить традиций не прервана, бархат обновляют. Старые театральные служители держатся с трагическим достоинством. Сзади, на самых дешевых местах, сидят дамы и господа из прошлой жизни, под сенью балкона, с прежней наглаженной торжественностью, хотя и плохо одетые. Если там уже лузгают семечки – здесь еще с замиранием бьются сердца. Прекрасно сохранившееся, старое, отточенное критическое мышление управляет эмоциями восхищения и реакцией готовых к аплодисментам рук. Актер по-прежнему считается индивидуальностью и может рассчитывать на интерес. Знакомые встречаются в антракте. Один не перестает удивляться, что другому удалось пережить революцию. Встречаются даже отдельные юные барышни, без ума от искусства, проникновенные создания, но несколько нереальные, такое впечатление, что они получили от правительства временное разрешение на жизнь. А схватишь за косичку, и они растают. Чинные господа с бородами явно дореволюционного происхождения сидят с предупредительным, но отстраненным видом, кажется, прикоснешься – и наткнешься на холодное стекло. У их жен сто раз перелицованные наряды, дырки, проеденные молью и пробитые пулями, заштопаны. Новых граждан, спекулянтов, нэпманов, существующих только потому, что марксизм смотрит на них сквозь пальцы, можно опознать по особому поведению. Они не любят сидеть в первых рядах, чтобы не попасться на глаза полиции и налоговой службе. Платья на их женах, помада, румяна и пудра, выписанные из Парижа, дорого обошедшиеся на таможне, заметны и без того. То и дело попадаются красноармейцы, отличающиеся элегантностью. Летчики или политическая военная полиция; элегантность у военных – признак интеллигентности. В большой московской опере («balschoj teatr») обладатели контрамарок сидят в ложах. Это представители коммунистической партии, члены Центрального комитета, колесики и винтики госаппарата, с официальным видом, одетые намеренно и демонстративно в повседневную одежду, с карманами, набитыми газетами. Прочие владельцы контрамарок распределены по всему зрительному залу. Остальные билеты продаются со скидкой. Публика отличается равнодушием. Примы-балерины стары, они танцевали еще в те времена, когда Россия в метафорическом смысле была вулканом. Театральные бинокли здесь ни к чему, даже если бы они были в наличии. Оперные и балетные спектакли столь же стары, как всеобщие любимицы в балетном хороводе. А еще здешняя публика любит немой балет, блистающую красками пантомиму, некогда усладу царей и челяди, теперь же социально адаптированную черную икру для народа.