Путешествие в Сибирь 1845—1849

Начиная с лета, я изучал не менее пяти различных наречий самоедского и остяцкого языков и для последнего составил уже небольшую грамматику. В настоящее время я занимаюсь далеко распространенным и весьма оригинальным наречием самоедского языка, которое до сих пор смешивали с остяцким. Это наречие распространено с различными видоизменениями от тобольской границы на севере, вдоль по Верхней Оби и по ее притокам до окрестностей Томска на юге. Может быть, я еще встречу это самое наречие где-нибудь и в Енисейской губернии, на это предположение меня наводят таблицы Клапрота. Строгая последовательность должна бы, конечно, заставить меня продолжать исследования об этом наречии по однажды принятому направлению до Томска, но так как мне еще придется возвратиться в эти края, а между тем зимнее время может быть употреблено с гораздо большей пользой на Енисее, то я и располагаю при первом удобном случае отправиться в Енисейскую, или Красноярскую губернию. В этой губернии, как тебе известно, господствует необыкновенное смешение племен и языков, филологу хватило бы здесь работы на целую жизнь, но, чтобы кончить возложенную на меня задачу в назначенный срок, я должен до истечения будущего года обследовать по крайней мере всю северную часть этой губернии, или страну по обеим сторонам Енисея между Ледовитым морем на севере и городом Енисейском на юге. После этого я думаю отправиться в окрестности Красноярска, Иркутска и Томска для изучения карагасского, койбальского[81] и других остатков самоедских наречий в Южной Сибири. Здесь я приду в соприкосновение с монголами и тюрками, или татарами, которые особенно интересны, потому что мне страшно хочется доказать сходство между их языком и финским, а равно и самоедским. А что это сродство действительно существует, в этом не может быть никакого сомнения, но, чтобы доказать его вполне удовлетворительно, разумеется, нужны труд и время. Весьма вероятно, что моей жизни и не хватит на окончание этого дела; как бы то ни было, чтобы не растеряться и не сбиться в той путанице, мне необходима определенная цель. Чем выше цель ставит себе человек, тем ревностнее старается он достигнуть ее и тем больше может он сделать. Нисколько не полагаясь чересчур на свои силы, я бодро работаю все-таки для своей цели, ибо уверен, что это дело должно иметь успех. К вечному позору нашему, немцы не замедлят обработать семью наших языков, и тем же самым сравнительным способом, которым обработали свою собственную или индогерманскую. С радостью и удивлением прочел я, что Габеленц обещает уже сравнительную грамматику финских и татарских языков. В России также сильно интересуются этим делом, и во Франции Луи Луциан Бонапарт хлопочет о том же. Только в Финляндии смотрят на это как-то недоверчиво, таков уж, впрочем, наш обычай. Этим я отнюдь не хочу сказать, чтоб моей собственной особе не оказывали так называемой справедливости. Напротив, мне оказывают ее гораздо более, чем я заслужил или когда-нибудь заслужу, но на само-то дело смотрят слишком холодно и равнодушно, что доказывается уже и тем, что я до сих пор не могу добыть постоянного сотрудника. Бергстади, конечно, нельзя упрекнуть в равнодушии, но он страдает тоской по родине и замышляет возвратиться будущей весной или летом если не в Финляндию, так по крайней мере в Казань, где в кругу финских друзей и знакомых надеется доконать год скорее, чем в пустынях Сибири. Посмотрим, кого-то в таком случае назначат на его место! В другой раз — более.

III

К статскому советнику Шёгрену. Нарым, 1 (13) декабря 1845 г.

Медленная и от дурных дорог прекратившаяся почта доселе лишала меня удовольствия писать к вам. Теперь, кроме письма, посылаю тетрадь сухих дорожных заметок. В них все, касающееся финнов и сродства их с самоедами и другими народами, можно и выбросить, если Академия найдет это излишним. Собственно эта часть предназначалась мною для финской публики, которая и не предчувствует этого; мне хотелось возбудить ее внимание, потому что, по моему мнению, для обработки этого сибирского поля мои соотечественники способнее всех. К краткому же в конце описанию рек дала повод инструкция г. Кеппена, и я полагаю, что оно не только нелишне, но даже и полезно, потому более, что Штукенберг не говорит ничего или говорит очень мало об этих реках, между тем как в этнографическом отношении они гораздо важнее самой Оби. Впрочем, на пути от Самаровой до Сургута я не встретил ничего замечательного, переезд от Сургута до Нарыма дал несравненно более материалов, но я не успел еще привести их в порядок и изложить как следует... Наперед расскажу вам о самом путешествии.