Путешествие вокруг дикой груши

Истоком всякого рискованного предприятия завсегда является незаметно действующий интерес, ну а горние кручи идей высятся где-то поодаль. Если взглянуть на ландшафт истории, будет видно, что великий поток, называемый обычно эмансипацией, возникает из маленьких ручейков корысти и несет на своей спине Реформацию. И надо же, как-то так получилось, что в захудалом алеманнском княжестве городской совет получил права, каких никогда еще не имел ни один выборный светский орган власти. Прежде все права принадлежали рыцарскому ордену либо имперским графам, обсуждавшим свои решения в лучшем случае с церковными иерархами, если было на то желание. А не было — так и их гнали в шею. Вельможи обычно вели разговоры с вельможами, равный с равным по рангу. А тут вдруг при содействии городских дворян право голоса даже в делах церковных получили обычные граждане с их смехотворными избирательными процедурами. Позорище и скандал. Однако в тот исторический миг почти никто не заметил произошедшего, ибо случилось так, что, за исключением бедолаг францисканцев, все почему-то были заинтересованы именно в таком решении.

Рыцари — к тому времени уже века полтора — имели свой интерес в местном соляном промысле. Только вряд ли кто смог бы разобраться в хитросплетениях этих связей. В близлежащем Штайнбахе, где рыцари жили себе не тужили в суровой своей цитадели, никаких соляных источников не было и в помине. Однако варницы с необходимыми для выварки соли котлами имелись у каждого. Причем в большем количестве, нежели допускали для каждой семьи законы города. Но с какой бы стати им признавать над собой городские законы. Чихали они на них. И варниц в деревне у каждого было столько, сколько их крепостные могли обслужить. Соляной раствор к варницам Штайнбаха доставляли на барках либо, в засуху или во время разлива, по суше в цистернах. В общем, дело им приходилось иметь не только с городскими лодочниками да возчиками, но и с прочими бюргерами — владельцами соляных амбаров, куда сдавалась вываренная соль на хранение, и с городскими купцами, которые занимались реализацией оной. Таким образом, в негласной этой зависимости сомневаться не приходилось. И зависимость эта приносила немалые барыши. В таких случаях человек разумный, при свете вечерней лампы хорошенько прикинув расклад, приходит к выводу, что лучше ему проявить благородство и широту души и не искать раздоров. Тем временем город буквально кипел от возмущения позорным статусом храма Святого Михаила, предположительными педагогическими огрехами францисканцев и их безнравственными деяниями. Причем в трактире городского дворянства страсти кипели, пожалуй, еще сильнее, чем в пивном заведении рядовых бюргеров.

Здесь я хочу заметить, что своеобразное южнонемецкое это понятие, «городское дворянство», мы могли бы перевести и как лапотное дворянство или как «семисливовое», по числу фруктовых деревьев в хозяйстве, и тогда получили бы привычный в родном языке оборот. Всякий раз, сталкиваясь с этим понятием, я вспоминаю как раз такие эквиваленты. Но выражение «лапотное дворянство» все же вводит почтенных читателей в заблуждение. Оно верно: свое, знакомое слово слышать приятней, чем калькированное чужое, да только при этом не избежать превратного представления о специфическом ходе истории. В нашем-то представлении лапотный или семисливовый дворянин является бедным провинциалом, иногда даже не богаче, чем крепостной или простой арендатор. Ну, может быть, есть у него пара сапог, которую, отправляясь на комитатское собрание, он несет, перекинув через плечо, дабы не запачкать. Право голоса он имеет, а телеги — нет. Так оно было и в нашем краю, где я сейчас живу, так рассказывали мне еще уцелевшие старики из дворян. Ну а на берегах речки Кохер возведенные во дворянство бюргеры были, наоборот, самыми состоятельными даже среди горожан. Состоятельными изначально. А откуда взялись эти состояния, никто и не скажет. Они ведь складывались веками. Улицы, где они жили, были мощеными. А с другой стороны, немцам не так-то просто растолковать, кто такие дворяне лапотные и семисливовые. Перевести им буквально, так они не поймут. Что касается городских богачей, то именно благодаря им за несколько лет до описываемых событий в храме Святого Михаила появились великолепные масверковые окна, два на романском фасаде, три на апсиде и по три в боковых нефах, — с уникальными резными розетками в верхней стрельчатой части и богатыми витражами, дабы не было тьмы, а был свет, в общем, все как положено. Ну а раз уж они оплатили и свет, то понятно, что городу полагалось иметь свой приход, а раз есть свой приход, то приходская церковь должна быть главным городским храмом. О том же, чтобы содержать его в лучшем виде и пышности, позаботятся городские советники.