Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

Самая последняя финская деревня на русской сторо­не — Тумча, которая находится на северном берегу Пяяр­ви, на одной широте с северной частью прихода Куусамо в Финляндии. На всем пути отсюда до Кандалакши нет никаких поселений, к северу от этой линии уже не встре­тишь ни одной финской деревни, да и к югу от нее — весь­ма редко. Обычное расстояние между деревнями от двух до четырех миль. На побережье Белого моря во всех де­ревнях говорят по-русски и мало кто понимает по-фински или по-карельски. Таковыми поселениями на побережье являются: Кереть, в сорока верстах на северо-запад от нее — Черная Река, в двадцати верстах по тому же на­правлению — Ковда, к северу от нее в тридцати верстах — Княжая и последняя на северо-восток — Кандалакша, ров­но в тридцати верстах пути. Итак, на всем берегу протя­женностью в сто двадцать верст нет других поселений, кроме упомянутых, хотя Кереть и Ковда по величине рав­ны городу Каяни, Кандалакша — чуть поменьше их, а Чер­ная Река и Княжая — еще меньше, в них всего по три­дцать-сорок домов. В маленьких деревушках, вдали от по­бережья, говорят по-карельски, но в них вряд ли найдется хоть один мужчина, даже мальчонка, который не говорил бы одновременно и по-русски. Карельские руны почти сов­сем забыты, а вместо них поют обычные русские песни.

ИЗ ДНЕВНИКА

Кола, 19 февраля 1837 г.

[...] Уже начиная с Ковды в Княжой Губе, Кандалак­ше и у лопарей в Коле для перевозки дров, сена и проче­го служат собаки. Собаки в основном рыжие пли же в бе­лых пятнах, иные из них довольно большие. Собачья упряжь прикрепляется к шейному подхомутнику, от кото­рого по обоим бокам к кереже отходит по ремню, так что собака идет между ремнями, как лошадь в оглоблях. Вож­жа, как и у оленей, всего одна, она перекидывается через спину собаки. [...]

На постоялом дворе под названием Риккатайвал, рас­положенном между Йокостровом и Разнаволоком, мы кор­мили оленей. Мой попутчик угостил лопаря вином, и в благодарность за это тот сварил чай, которым напои­ли и меня. Куда бы мы ни заходили, везде для нас гото­вили еду, мясо или рыбу, за что не хотели брать плату, но все же были очень довольны, когда я давал им копеек десять-двадцать. Помимо погостов местами встречались не­большие избушки, в которых жили отдельные лопарские семьи. В таких домах — открытый очаг, два-три довольно больших застекленных окна и деревянный пол.

Мааселькя, что в тридцати пяти верстах от Разнаволока и где был постоялый двор, сплошь состояла из таких лопарских избушек, да еще часовенки, или церквуш­ки с колоколом, в который усердно били по случаю воск­ресенья. Правда, по своему звучанию этот колокол едва ли был лучше большого коровьего ботала. Здесь я приоб­рел себе койбинцы [134] и яры[135] с пришитыми к ним штанами. За первые заплатил один рубль, за вторые — пять рублей. Мне предлагали еще и платье из оленьей шкуры (печок[136]), за которое просили десять рублей. Но его так не­удобно надевать, что я не стал покупать. В Разнаволоке я торговался с лопарем о плате за перевоз, в том же доме одолжил в дорогу печок, надевая которую задел себя по глазу. Будь я более суеверным, я бы подумал, что это ло­парь наколдовал мне в отместку, но я постарался отогнать эту мысль, прекрасно сознавая, что глаз, который и без того уже третьи сутки побаливал, и в самом деле может разболеться как заколдованный. [...]

Начиная от Кандалакши до Мааселькя и дальше до­вольно хорошие леса, которые дают жителям этого края строевой лес и другую нужную древесину. Ближе к Коле лес становится хуже. В Колу лес для строительства сплав­ляют по реке Тулома, иногда за десять миль. Но дрова для топлива, сосну и березу, заготовляют поближе — за пол­мили или за милю от дома.

Почти половина пути от Кандалакши до Колы прохо­дит по озеру Имандра, но не из конца в конец его, а так, что самая длинная северо-восточная часть озера остает­ся в стороне от дороги. Открытых пространств было мень­ше, чем я предполагал, да и те зачастую пересечены то широкими, то узкими мысами.

На этот раз обошлось без пурги, которая доставляет путникам немало хлопот. Говорят, что при пурге и встреч­ном ветре олени перестают слушаться, поворачиваются го­ловой к кережке, неотрывно смотрят на ездока, и никакая сила тогда не заставит их идти вперед. Наши олени порою поступали так же, но потом все же подчинялись хозяину и шли дальше. А вообще эта манера оленей поворачи­ваться мордой к кережке и глазеть на тебя — самое непри­ятное, что я испытал при езде на них. Проходит немало времени, прежде чем заставишь оленя сдвинуться с места. Порой ездоку приходится слезать с кережки и тащить оле­ня за потяг, пока он не соблаговолит идти сам. И все же, как говорят, попадать в Колу летом намного труднее. Бы­вает, что буря на Имандре и встречный ветер задержива­ют путников на несколько суток, а то и на целую неделю. Кроме того, горы, камни и болота замедляют путь.