Путешествия Гулливера (Gulliver's Travels)

I said farther, "that if good fortune ever restored me to my native country, to relate my travels hither, as I resolved to do, everybody would believe, that I said the thing that was not, that I invented the story out of my own head; and (with all possible respect to himself, his family, and friends, and under his promise of not being offended) our countrymen would hardly think it probable that a Houyhnhnm should be the presiding creature of a nation, and a Yahoo the brute."	Я прибавил далее, что если судьба позволит мне возвратиться когда-нибудь на родину и я расскажу там об этом путешествии, как я решил это сделать, то мне никто не поверит, и каждый будет думать, будто я говорю то, чего не было, и что я выдумал свои приключения от начала до конца; и, несмотря на все мое уважение к нему, к его семье и его друзьям, я, помня его обещание не обижаться, беру на себя смелость утверждать, что мои соотечественники едва ли признают вероятным, чтобы гуигнгнмы были где-нибудь господствующей породой, а еху грубыми скотами.
CHAPTER IV.	ГЛАВА IV
The Houyhnhnm's notion of truth and falsehood.	Понятие гуигнгнмов об истине и лжи.
The author's discourse disapproved by his master.	Речь автора приводит в негодование его хозяина.
The author gives a more particular account of himself, and the accidents of his voyage.	Более подробный рассказ автора о себе и о своих путешествиях
My master heard me with great appearances of uneasiness in his countenance; because doubting, or not believing, are so little known in this country, that the inhabitants cannot tell how to behave themselves under such circumstances.	Хозяин слушал меня с выражением большого неудовольствия на лице, так как сомнение и недоверие настолько неизвестны в этой стране, что гуигнгнмы не знают, как вести себя в таком положении.
And I remember, in frequent discourses with my master concerning the nature of manhood in other parts of the world, having occasion to talk of lying and false representation, it was with much difficulty that he comprehended what I meant, although he had otherwise a most acute judgment.	И я помню, что когда в моих продолжительных беседах с хозяином о качествах людей, живущих в других частях света, мне приходилось упоминать о лжи и обмане, то он лишь с большим трудом понимал, что я хочу сказать, несмотря на то что отличался большой остротой ума.
For he argued thus: "that the use of speech was to make us understand one another, and to receive information of facts; now, if any one said the thing which was not, these ends were defeated, because I cannot properly be said to understand him; and I am so far from receiving information, that he leaves me worse than in ignorance; for I am led to believe a thing black, when it is white, and short, when it is long."	Он рассуждал так: способность речи дана нам для того, чтобы понимать друг друга и получать сведения о различных предметах; но если кто-нибудь станет утверждать то, чего нет, то назначение нашей речи совершенно извращается, потому что в этом случае тот, к кому обращена речь, не может понимать своего собеседника; и он не только не получает никакого осведомления, но оказывается в состоянии худшем, чем неведение, потому что его уверяют, что белое - черно, а длинное - коротко.
And these were all the notions he had concerning that faculty of lying, so perfectly well understood, and so universally practised, among human creatures.	Этим и ограничивались все его понятия относительно способности лгать, в таком совершенстве известной и так широко распространенной во всех человеческих обществах.
To return from this digression.	Но возвратимся к нашему рассказу.