Путешествия Гулливера (Gulliver's Travels)

They began with many compliments upon my valour and generosity, invited me to that kingdom in the emperor their master's name, and desired me to show them some proofs of my prodigious strength, of which they had heard so many wonders; wherein I readily obliged them, but shall not trouble the reader with the particulars.	Они начали с любезностей по поводу моих храбрости и великодушия, затем от имени императора пригласили посетить их страну и, наконец, попросили показать им несколько примеров моей удивительной силы, о которой они наслышались столько чудесного. Я с готовностью согласился исполнить их желание, но не стану утомлять читателя описанием подробностей.
When I had for some time entertained their excellencies, to their infinite satisfaction and surprise, I desired they would do me the honour to present my most humble respects to the emperor their master, the renown of whose virtues had so justly filled the whole world with admiration, and whose royal person I resolved to attend, before I returned to my own country.	Позабавив в течение некоторого времени их превосходительства к большому их удовольствию и удивлению, я попросил послов засвидетельствовать мое глубокое почтение его величеству, их повелителю, слава о доблестях которого по справедливости наполняла весь мир восхищением, и передать мое твердое решение лично посетить его перед возвращением в мое отечество.
Accordingly, the next time I had the honour to see our emperor, I desired his general license to wait on the Blefuscudian monarch, which he was pleased to grant me, as I could perceive, in a very cold manner; but could not guess the reason, till I had a whisper from a certain person, "that Flimnap and Bolgolam had represented my intercourse with those ambassadors as a mark of disaffection;" from which I am sure my heart was wholly free.	Вследствие этого в первой же аудиенции у нашего императора я попросил его соизволения на посещение блефускуанского монарха; император хотя и дал свое согласие, но высказал при этом явную ко мне холодность, причину которой я не мог понять до тех пор, пока одно лицо не сказало мне по секрету, что Флимнап и Болголам изобразили перед императором мои сношения с посольством как акт нелояльности, хотя я могу поручиться, что совесть моя в этом отношении была совершенно чиста.
And this was the first time I began to conceive some imperfect idea of courts and ministers.	Тут впервые у меня начало складываться некоторое представление о том, что такое министры и дворы[41].
It is to be observed, that these ambassadors spoke to me, by an interpreter, the languages of both empires differing as much from each other as any two in Europe, and each nation priding itself upon the antiquity, beauty, and energy of their own tongue, with an avowed contempt for that of their neighbour; yet our emperor, standing upon the advantage he had got by the seizure of their fleet, obliged them to deliver their credentials, and make their speech, in the Lilliputian tongue.	Необходимо заметить, что послы разговаривали со мною при помощи переводчика. Язык блефускуанцев настолько же отличается от языка лилипутов, насколько разнятся между собою языки двух европейских народов. При этом каждая из этих наций гордится древностью, красотой и выразительностью своего языка, относясь с явным презрением к языку своего соседа. И наш император, пользуясь преимуществами своего положения, созданного захватом неприятельского флота, обязал посольство представить верительные грамоты и вести переговоры на лилипутском языке.