Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными

Экзотический наряд был не единственной необходимой вещью, без которой, как нас убеждали, мы и дня не выживем в местности, какую особо чувствительные собеседники мелодраматично именовали L'Inferno Verde, то есть «зеленым адом». Мы приобрели особые высокие сапоги (нам объяснили, что без них невозможно ездить верхом), обзавелись двумя дюжинами безымянных бутылок с адски смердящей желтой жидкостью, которая, по заверениям аптекарей, содержала мощнейшее, в боях проверенное средство от насекомых. Чарльз не устоял перед уговорами («смотри, парень, очень подойдет для ловушек и других таких штук») и купил на рынке несколько мотков резинки. По совету одного из наших добрых и здравых парагвайских приятелей мы запаслись огромным количеством сыворотки на случай, если укусят змеи, и громадным шприцем для подкожных вливаний, а кроме того, заготовили деревянный ящик всевозможных консервов, такой тяжелый, что казалось, будто он набит не едой, а свинцом.

Приготовления подходили к концу. Мы разыскали в турагентстве Сэнди Вуда, снова наняли его переводчиком и забронировали три места в самолете, отправлявшемся на дальнюю эстансию в самом сердце Чако.

Оставшиеся до отлета три дня было решено посвятить поиску одного из главных парагвайских сокровищ — местной музыки. Первые испанские поселенцы и миссионеры из ордена иезуитов, прибывшие в страну 350 лет назад, обнаружили, что индейцам гуарани известны только очень простые, монотонные, медленные мелодии в миноре. Миссионеры познакомили своих духовных чад с европейскими музыкальными инструментами, гуарани быстро и радостно их освоили, и вскоре музыка стала всеобщей страстью. Парагвайцы не просто усваивали доселе неведомые им европейские ритмы — польку, галоп, вальс, — но создавали на их основе новые, самобытные мелодии, ритмичные и тягуче-томные одновременно и, более того, стали приспосабливать под них инструменты. Гитару они приняли безоговорочно, а вот арфу переделали почти до неузнаваемости. Во-первых, она уменьшилась в размерах, стала деревянной и переносной, а во-вторых, лишилась обязательных для европейской арфы педалей, позволяющих передавать полутона. Однако парагвайского арфиста это не смущало; он выжимал из инструмента все, что мог, не только искусно воспроизводил мелодию, но, легко проводя пальцами по струнам, расцвечивал ее чувственными глиссандо или, ударяя по басам, добавлял пьянящего ритма. До сих пор я слышал эту завораживающую музыку только в записях, сделанных во время гастролей парагвайских ансамблей по Европе, и сейчас мне не терпелось услышать ее вживую.

Мы отправились в находившуюся неподалеку от Асунсьона деревню Луку, где жил один из самых известных парагвайских мастеров музыкальных инструментов. Его дом, как часто бывает в этих необычайно щедрых и красивых местах, стоял в роскошной апельсиновой роще. Пожилого хозяина мы застали за работой: он сидел у себя в мастерской и неспешно, бережно, как и подобает настоящему мастеру, полировал корпус арфы. Чуть поодаль, в конюшне, раскачивались на жердочке два домашних попугая, в саду на деревянной стойке красовался ручной сокол. Мы уселись под апельсиновым деревом, хозяйка принесла нам холодный мате, мы по очереди отпивали из калебаса, а мастер показывал, как звучит гитара, которую он только что закончил. Вскоре к нему присоединились двое парней из соседней деревни, они квартетом играли и пели для нас пряными, резковатыми голосами, какие чаще всего бывают у парагвайцев. Мы наслаждались терпким, нежным и одновременно нервным многоголосием, совсем не похожим на варварские ритмы соседней Бразилии, куда их принесли выходцы из Африки; в Парагвае африканцев почти не было. Примерно через час гитару вручили мне и попросили спеть una cancion inglesi. Я старался как мог.

Мастер за работой

Гитара была превосходная, с глубоким, насыщенным звуком. Я не удержался и осторожно спросил, можно ли ее купить.

«Нет, нет, — возмущенно затряс головой мастер, и я на миг испугался, не обидел ли его. — Я не могу позволить, чтобы вы увезли эту гитару. Она так себе. Я сделаю другую, специально для вас, такую, что вы запоете, как птица».

Когда через месяц мы вернулись из Чако, в Асунсьоне меня ждала гитара, сделанная из самых ценных пород парагвайских деревьев. На грифе красовались мои инициалы, выложенные старым мастером из слоновой кости.

На следующий день мы встретились с нашим переводчиком в баре, где он основательно готовился к предстоящим неделям полной засухи. Сэнди угостил нас пивом.

«Кстати, — сообщил он, — вчера в агентство заглянул один тип, спрашивал, правда ли, что какие-то парни тут ищут броненосцев. Говорит, мол, у него есть tatu carreta».