Каждый день мы исследовали окружающие пространства. Иногда, вместе с Фаустиньо или пастухами, объезжали окрестности верхом. Я, как примерный ученик, старался подражать местному стилю верховой езды, разительно отличавшемуся от принятой в Англии довольно расхлябанной манеры: здешние всадники как влитые сидели в подбитых бараньей шкурой седлах, казалось, они сливаются с лошадью. Поначалу мы добросовестно напяливали на себя весь приобретенный в Асунсьоне гардероб настоящего ковбоя — бомбачо, сапоги для верховой езды, кожаные гетры и пояса, но постепенно от него отказались. Свободные, мягкие, продуваемые ветром бомбачо прекрасно подходили для верховой езды, но, когда мы спешивались и шли через заросли, они цеплялись за все встречные шипы. Сапоги после первой же прогулки по болоту скукожились так, что ходить в них я не мог. В облегающих кожаных гетрах было жарко, а роскошный пояс хоть и придавал нам ковбойский вид, но наматывать его надо было так туго, чтобы он выполнял свою функцию, что я решил от него отказаться, даже если «мои кишки будут болтаться по округе». Единственным по-настоящему полезным приобретением оказались пончо — мы подкладывали их на седла.
В другие дни мы гуляли пешком. Ближайший участок монте начинался сразу за деревней и тянулся на несколько километров к северу, к берегам соленой ленивой реки Монте-Линдо. Местами равнина была почти непроходимой. Лианы плотно оплетали гигантские кактусы, колючие кусты и низкорослые пальмы, земля под ногами была усеяна мясистыми розетками карагуаты. Иглы, колючки, шипы рвали одежду, вонзались в парусиновые туфли, впивались в плоть.
Кое-где над зарослями колючек поднимались деревья — квебрачо и бурзера, которую здесь именуют
Некоторые птицы, что жили здесь, явно были одержимы манией гнездостроительства и сооружали вызывающе огромные особняки. Как-то, выйдя на поляну, где росло с дюжину чахлых колючих деревьев, мы обнаружили в их верхушках небрежно сложенные из сухих веток и прутьев копны величиной в два футбольных мяча. На самом верху гнезд сидели их создатели — маленькие, чуть больше дрозда, невзрачные пичуги и во все горло щебетали под безжалостно палящим солнцем. Сэнди называл их
Однако самое большое гнездо мы обнаружили в узловатых ветвях одиноко стоящей на краю монте сухой бурзеры с побелевшим от солнца голым стволом. Огромные, похожие на копны кукурузных стеблей сооружения из палочек, ветвей и прутьев принадлежали зеленым, с серыми щеками и брюшком калитам, или попугаям-монахам; они примерно в два раза крупнее волнистых попугайчиков. Обычные попугаи селятся в стволах деревьев, в округлых термитниках или муравьиных гнездах, реже — в норах. Калиты, в отличие от них, строят не «общежития», а заметные издалека многоквартирные жилища с отдельным крыльцом и входом для каждого семейства.
Попугаи-монахи невероятно трудолюбивы. При этом, как выяснилось, у них существует разделение труда: одни улетают на поиски свежих прутиков или веток, другие тем временем тащат у соседей все, что плохо лежит. Работа не прекращается ни осенью, ни зимой: когда весь год живешь в доме, постоянно требуется что-нибудь чинить, но тщательней всего жилища подновляют накануне брачного сезона. Заботливые родители расширяют гнезда, чтобы удобнее было выкармливать потомство. Подросшие птенцы нередко обустраивают собственные «квартиры» рядом с родительским домом, постепенно колония разрастается и может достичь огромных размеров, если, конечно, ее не снесет ураганом.