«Умер».
«Где он его поймал?» «Далеко, очень далеко отсюда, за рекой Пилькомайо». «Он сможет нас завтра туда отвести?» Сэнди перевел вопрос. Незнакомец заулыбался.
«С удовольствием».
Я понесся домой делиться новостью с Чарльзом. Мы были готовы бежать за реку Пилькомайо. Даже если там не найдется гигантских броненосцев, мы наверняка увидим других животных, какие здесь не водятся. Ехать туда три дня верхом, еще несколько дней мы будем животных искать, так что вернемся не раньше чем через две недели. Фаустиньо предложил взять его лошадей, а багаж погрузить на запряженную быками повозку.
Однако, если не считать камер, магнитофона и пленки, грузить было особо нечего.
«Не беда, как-нибудь протянем на подножном корму». — Я старался говорить как можно бодрее, но получалось у меня неубедительно.
«Ладно, все равно ничего хуже здешней еды быть не может», — мрачно согласился со мной Чарли.
Это была сущая правда. Фаустиньо и Элсита были очень гостеприимны, но с непривычки блюда, которыми они нас потчевали, скорее отбивали, а не пробуждали аппетит. Это были в основном говяжьи внутренности — жареные кишки, какие-то вяленые, причудливо изогнутые органы, которые я, к счастью, опознать не мог, и огромные куски жесткого, как добротная резина, мяса. Если подножный корм предполагает смену рациона, можно считать, нам повезло.
Но на всякий случай мы решили порасспросить Фаустиньо.
«Чако — голодный край, — предупредил он. — Маниоку, фарину (маниоковую муку) и мате мы вам дадим, но на этом долго не протянешь».
Наш хозяин на миг задумался.
«Но чего вам бояться? — вдруг просиял он. — Если совсем проголодаетесь, я даю вам разрешение смело резать корову».
Следующие два дня ушли на сборы. Надо было починить кожаную упряжь, пригнать с обширных пастбищ лошадей и волов. Элсита пошарила в кладовой и снабдила нас большим чугунным котелком, а также сковородкой. Мы с Чарльзом набрали ящик апельсинов, а Фаустино любезно вручил бычью ногу, чтобы на первых порах было чем подкрепиться, прежде чем мясо протухнет на жаре.
В конце концов все было готово. Мы погрузили в повозку наше добро, запрягли быков, Сэнди натянул поводья, и под пронзительный скрип несмазанных колес мы торжественно двинулись с эстансии. Ветер сменился на северный, потеплело, над нами распахнулось безоблачное, пронзительно-голубое небо. Впереди, прокладывая путь, скакал Комелли. Тощий, в огромной широкополой шляпе, он ехал без стремян, почти касаясь длинными ногами земли, и был издалека похож на южноамериканского Дон Кихота. Вокруг носились его собаки. Комелли узнавал их не только по голосам, но и по следам. Время от времени он подзывал то одну, то другую. Вожака звали Дьябло, то есть «Дьявол», его ближайшего помощника — Капитас, то есть «Старшой», имена двух других псов я не запомнил, а первая красавица всей собачьей компании, коричневая вальяжная любимица Комелли звалась Куарентой, что означает «Сороковка». Это имя она заслужила величиной лап; Камелли с гордостью говорил, что ей вполне в пору пришлись бы сапоги сорокового размера.
Наш путь лежал на юг. Вскоре эстансия, а потом и монте с зарослями колючек исчезли из виду. Перед нами открылась широкая, плоская равнина, единственными живыми существами на которой были коровы и быки Фаустино. Повозка тащилась удручающе медленно, наши волы могли осилить не больше трех километров в час, да и то если на них почти не переставая покрикивать. Поскольку у нас были всего две лошади на четверых, время от времени мы менялись: двое ехали верхом, третий направлял волов, а четвертый, развалясь в повозке, потягивал холодный мате.
Ближе к вечеру на горизонте показался изогнутый остов дерева. Подъехав поближе, мы заметили на его вершине огромное гнездо ябиру. Рядом, окруженное колючими кустами, темнело озеро.
Мы решили, что первая стоянка будет здесь.
В последующие три дня мы, никуда не сворачивая, почти без остановок тряслись по равнине. Комелли называл огромные заплаты колючих зарослей «островами» и ориентировался по ним, как опытный мореход — по морским островам. Стояла удушающая жара, солнце палило нещадно, но утром четвертого дня ветер неожиданно поменялся, небо затянули облака, и к вечеру, когда мы наконец достигли реки Пилькомайо, хлынул ливень.
«Птичья река» — так переводится ее название — делится на несколько рукавов, мутными ручьями вьющихся по илистой галечной косе. Восемьдесят лет назад по Пилькомайо проходила граница между Аргентиной и Парагваем, но с тех пор река, вырываясь на равнину Чако, не раз меняла русло, и теперь текла на много километров северней границы. На юг от нее по-прежнему находилась территория Парагвая.
Мы погнали лошадей через реку. Здесь было неглубоко, но повозка несколько раз чуть было не утонула, пока неповоротливые волы тащили ее на берег.