Пока вооруженные силы готовились к возможным маневрам, определенные шаги предпринимал и константинопольский посол Чарыков: он решил, что, пока война с Италией отнимает у Турции много сил и ресурсов, настал удобный момент для новых переговоров по проливам. Чарыков гарантировал турецкой стороне безопасность Константинополя и его окрестностей в обмен на новое соглашение, предусматривающее беспрепятственный проход русских судов через Босфор и Дарданеллы. Словом, он надеялся дипломатическим путем склонить чашу весов в пользу России. Подробности переговорного процесса многократно описаны в соответствующих исследованиях[57]
, но их основные эпизоды, пожалуй, все же стоит рассмотреть. Чарыков являлся давним приверженцем мирного разрешения черноморской ситуации, поскольку не сомневался, что младотурки склонны к договору с Россией. Настойчивости в поисках взаимовыгодного решения Чарыкову прибавляла также и (вполне резонная) убежденность, что Британия в настоящий момент куда менее интересуется судьбой проливов, чем в предыдущем столетии, а значит, и не будет слишком противиться ее переменам с участием России[58]. Впрочем, на действия Чарыкова влиял и еще один немаловажный фактор, ускользавший от внимания исследователей, – вакуум власти, воцарившийся вслед за убийством Столыпина. Дэвид Макдональд, к примеру, указывает, что Сазонову недоставало авторитета, в силу чего Чарыков пользовался некоторой независимостью, самостоятельно принимая те или иные решения, – что, конечно, справедливо, однако главным катализатором последующих событий явилась именно смерть Столыпина, о чем Макдональд упоминает лишь вскользь. Как верно замечает Эдуард Тайден, обсуждение разных моделей отношений с турками шло с лета 1911 года, но Чарыков предпочел перейти к активным действиям лишь после убийства Столыпина, в результате которого управление российским внешнеполитическим курсом перешло в неумелые и неопытные руки товарища иностранного министра Нератова и министра финансов Коковцова. К сентябрю Сазонов достаточно окреп и выражал надежду, что вернуться в Россию ему удастся уже к середине ноября; пока же министр окончательно поправлялся, Чарыков мог действовать куда шире, чем предписывали поступавшие из Петербурга инструкции[59].Так что, когда в октябре Нератов поднял вопрос о возможных переговорах, Чарыков вдвойне загорелся этой идеей и перешел к активным дипломатическим шагам, явно превышавшим полномочия, данные ему Нератовым, из писем которого Чарыков, очевидно, вычитывал ровно то, что сам желал прочесть, убежденный, что шаги его пользуются единодушной поддержкой не только в Петербурге, но и среди партнеров по Антанте. У последних (равно как у Германии с Австро-Венгрией), впрочем, развернутая им деятельность вызвала недовольство: ни Франция, ни Англия никоим образом не поддержали Россию, как на то рассчитывал сам Чарыков, а вполне вероятно, и Нератов. Со всей этой историей Россия оказалась на грани дипломатической изоляции.
Возвращение Сазонова
В сложившейся ситуации поправившийся к тому моменту Сазонов принял решение дезавуировать переговоры. Покинув Швейцарию, он первым делом отправился на несколько дней в Париж; встретившись с Извольским и русским послом в Лондоне А. К. Бенкендорфом, он детально обсудил с ними последние события и выяснил, что в столицах союзных стран весьма недовольны маневрами Чарыкова. Видя, что ситуация требует безотлагательных мер, Сазонов еще до отбытия из Парижа объявил, что переговоры окончены. 9 декабря он дал указание Чарыкову уведомить Порту, что любые предложения и проекты, обсуждавшиеся в ходе переговоров, отражали лишь его «личную позицию» и не могут считаться официальным предложением русского правительства[60]
. В тот же день в интервью парижскому