Пути к славе. Российская империя и Черноморские проливы в начале XX века

…И дня не проходит, чтобы Германия не склоняла нас к возрождению Союза трех императоров; мы же привержены Тройственной Антанте, а не Союзу, и именно с Парижем и Лондоном – не с Берлином – намерены обсуждать и согласовывать меры и условия наших действий, если уж таковых не избежать[290].

Сазонов досадовал на упрямство союзников, подозревая к тому же, что Германия имеет свои скрытые мотивы, подыгрывать которым он не имел никакого желания. Тем не менее в тот же день Николай II одобрил его идею отозвать два русских эсминца в качестве предупреждения Турции о серьезности намерений России[291].

Всю следующую неделю Сазонов попеременно спекулировал готовностью России действовать то одним, то другим образом: всячески убеждая Францию присоединиться к финансовому бойкоту Турции, он вместе с тем несколько подслащивал пилюлю и для самих турок, испросив согласия Николая II на стратегическое уточнение линии Энос – Мидия, а также на отмену контрибуции, которую по условиям Лондонского договора Турция обязана была выплатить Болгарии[292]. Сазонов по-прежнему настаивал, что Адрианополь не должен фигурировать при территориальном обмене, и Россия продолжала готовиться дать силовой ответ. 2 августа французский консул в Одессе уведомил свое министерство о том, что русский флот приведен в состояние полной боевой готовности, снаряжен на месячное пребывание в открытом море и теперь ожидает лишь сигнала из Петербурга[293].

Однако, когда пошли слухи, что Болгария с Турцией начали обсуждать мирные условия, Сазонов тут же смягчил риторику, признавшись 2 августа Бьюкенену, что уверенности в конкретных шагах России у него никогда не было. Он распространялся далее о пакете стимулов, призванных склонить Турцию к сотрудничеству, включая уточнение границы и повышение установленных таможенных пошлин. Он отметил, что по-прежнему опасается австрийских действий против Сербии, в случае если Россия попытается силой воздействовать на Турцию. А теперь, когда уже почти убран урожай, он опасается также, что Турция ответит закрытием проливов, что обернется настоящей экономической катастрофой и вынудит Россию прибегнуть к еще более радикальным мерам[294].

По мере того как патовая ситуация затягивалась, колебания Сазонова также проявлялись все отчетливее в его противоречивых заявлениях касательно намерений России: если 2 августа он говорил Бьюкенену, что не уверен насчет конкретных шагов, то уже 6 числа заявил ему, что русское правительство располагает четким планом действий в случае необходимости[295]; а на следующий день британский посол сообщил Грею, что Россия еще не определилась окончательно в своих действиях, а встречи Сазонова с Николаем и министрами никаким решением не увенчались. Позиция Сазонова сделалась еще менее резкой: помимо опасений по поводу Австрии и Сербии, а также закрытия Дарданелл, Бьюкенен объясняет это также последовательной оппозицией главы правительства и министра финансов Коковцова любым предприятиям, грозившим потрясениями экономике страны[296].

Наконец 7 августа представители держав получили соответствующие распоряжения и предъявили Порте совместную декларацию, выработанную еще 24 июля на Лондонской конференции послов. В ней утверждалось, что любые будущие болгаро-турецкие разграничения должны основываться на линии Энос – Мидия[297]. К тому моменту ничего нового здесь для турецкого правительства, конечно, уже не прозвучало, а с учетом того, что Великим державам потребовалось целых две недели, чтобы хоть как-то согласовать данную ноту, слишком уж опасаться, что на Константинополь будет оказано какое-то реальное давление, не приходилось. Когда 9 августа Сазонов сообщил Бьюкенену, что военное руководство приняло решение отказаться от планов операции в Армении, поскольку она скорее приведет не к решению проблем, а к возникновению еще больших, разочарование министра было весьма очевидно. Он полагал, что если бы державы охотнее шли навстречу друг другу и просто предъявили Турции ряд ультимативных условий, то ей бы пришлось принять его; «однако же, – сетует он, – ожидать чего-то подобного от держав – дело совершенно безнадежное». Так что ему оставалось лишь пенять Бьюкенену, а еще более Делькассе на финансовые отношения Парижа с Константинополем[298].