Пути, перепутья и тупики русской женской литературы

В письмах к другу он ставит вопрос о роли женщины в современном обществе и т. п. Но если мы проанализируем то, как говорит Сакс о своей Полиньке (всегда Полиньке, а не Полине), то можно увидеть, что на самом деле более всего героя тревожит бесстрастность и «бесполость» его жены, он постоянно использует, говоря о ней, слова, маркирующие ее инфантильность и асексуальность: «ангел», «дитя», «птичка», «котенок», «маленький братишка»[718], «вертушка, как пятилетний мальчик»[719]. Усилия мужа направлены на то, чтобы разбудить сексуальность Полиньки, пробудить в ней «взрослую» страсть к себе. Ее любовь к князю Галицкому, которому Сакс «уступает» жену, — не есть еще женское чувство, это любовь двух детей, игры котят. Недаром акценты в характеризации Галицкого в ходе повествования смещаются: если сначала он изображается как расчетливый соблазнитель печоринского типа, то потом в нем все больше подчеркиваются «мальчиковые черты»: у него, например, «худенький стан» (в противоположность «широкой груди» Константина). Любовь Полиньки к князю — того же рода, что ее жалость к любимой собачке. Отдавая Полиньку, «своего ребенка, свою дочь», Галицкому, Сакс не перестает быть грозным всевидящим Отцом (они оба теперь, как дети, боятся его контролирующего взгляда). Сакс хочет быть отцом, учителем, доктором, исповедником для жены-ребенка, но одновременно он мечтает хоть

на один час сделать женщину из этого ребенка, чтоб поселить в ее душе страсть … [к нему], чтоб заставить ее вымаливать у … [него] любви и чтоб с черной радостью отвергать ее порывы, все сокровища только что пробужденной души[720].

В финале повести рискованные эксперименты Сакса, кажется, заканчиваются успехом — Полинька «перевоспитывается» или, вернее, «преображается».

Десять его слов, — пишет прозревшая героиня, — сорвали завесу со всей моей жизни, разъяснили мне все, к чему в темноте рвалась моя душа. Пусть Бог благословит этого человека, который и в разлуке дает жизнь, воскрешает, кончает начатое воспитание[721] (курсив мой. — И. С.).

Произошло в конце концов чудо — спящая красавица пробудилась и «отплатила ему тем, чем только может отплатить женщина: беспредельною жаркою любовью»[722].

Несмотря на то, что мы слышим голос не только Сакса и Галицкого, но и самой Полиньки в ее письмах, изменения, происшедшие с ней, в их постепенности, остаются скрыты, преображение ребенка в женщину происходит «вдруг» — «перед смертью». Причем смерть Полиньки неизбежна, она определяется гендерными технологиями, работающими внутри повествования, взрослая Полина Сакс не может существовать, так как невозможно одновременно выполнять роль дочери, ребенка Сакса (который до конца сохраняет функцию отца, наставника и контролера) и его любовницы. В конце концов и история перевоспитания Полиньки Сакс оказывается историей искупительной жертвы.

Напомним также, что во всех текстах, где изображается юная чистая героиня, ее идеализация осуществляется через деиндивидуализацию и инфантилизацию — о чем пишет и Барбара Хельдт, исследуя другой материал (романы и повести И. Тургенева)[723], — создавая те модели женственности, которые Хельдт уже в названии своей книги определяет как «ужасное совершенство». Особенно распространенным способом уничижающего приукрашивания женского персонажа являются разного рода «цветочные» сравнения, которые актуализируют внутри понятия женственное такие значения, как не развитие, а раскрытие, прикрепленность, возможность сорвать.

Таким образом и в первом — «негативном», и во втором — «позитивном» варианте рассказа о жизни барышни в мужских текстах 30–40-x годов, собственно история женского персонажа отсутствует, перед нами разные способы того, что Барбара Хельдт называет underdescription — то есть уничижения, умаления, употребления, подчинения письмом[724], которое превращает женщин из субъекта в объект описания, в проекцию мужских желаний и страхов.