Пути, перепутья и тупики русской женской литературы

После моих признаний мы пускались обыкновенно в долгие разговоры, которыми она мне же объясняла мое прошлое <…> таким образом мало-помалу уравнивалось и приходило в стройную гармонию все, что прежде поднималось из души неправильно, преждевременно-бурно и до чего доходило мое детское сердце, все изъязвленное, с мучительной болью, так что несправедливо ожесточалось оно и плакалось на эту боль, не понимая, откуда удары[746].

В тринадцать лет у Неточки наступает какая-то апатия души — предвестник нового перелома и движения. На этот раз уже не ребенок, а девочка-подросток переживает новый опыт нарушения запрета и входа в «мир Отца», мужской, запретный мир. В отличие от совершенно уникальных в литературе того времени психологических откровений и открытий первых двух частей, здесь названный сюжетный мотив предстает в достаточно стереотипном варианте, который можно найти во многих как мужских, так и женских текстах того времени. Запретный мужской мир предстает как библиотека, в которую девушке запрещено входить, но она тайно подбирает ключ и получает возможность «обладан<ия> библиотекой»[747]. Здесь в романах она находит «патриархатный» код для «чтения» своей жизни, переводит свой уникальный опыт на язык социолекта:

…почти каждая страница, прочитанная мною, была мне уж как будто знакома, как будто давно уже прожита, как будто все эти страсти, вся эта жизнь, представшая передо мной в таких неожиданных формах <…> уже была мной испытана. И как не завлечься было мне до забвения настоящего, почти до отчуждения от действительности, когда передо мной <…> воплощались законы той же судьбы, тот же дух приключений, который царил над жизнию человека, но истекая из какого-то главного закона жизни человеческой, который был условием спасения, охранения и счастья. Этот-то закон, подозреваемый мною, я и старалась угадать всеми силами, всеми своими инстинктами, возбужденными во мне почти каким-то чувством самосохранения. Меня как будто предуведомляли вперед, как будто предостерегал кто-нибудь[748].

Подчинение этому закону (патриархатной силе, Закону Отца) дает гарантии стабильности и счастья.

Но на этом развитие сюжета и истории Неточки не заканчивается. Следующий этап — 16 лет (ему опять предшествует состояние апатии и оцепенения). Именно в этот момент она в глазах других представляет собой тот хорошо знакомый тип «невинной барышни» («дитя мое» — называет ее Александра Михайловна, — «она как ребенок наивна»[749]. Со стороны может показаться, что жизнь Неточки (как и у катенек, милочек, оленек, бабетт и т. п.) еще и не начиналась, в то время как мы уже слышали рассказанную ею сложнейшую историю развития, опровергающую и сами привычные представления о детской невинности. Однако «история одной женщины» продолжается, хотя дальнейшие мотивы, толкающие вперед внешний и внутренний сюжет, только намечены: приобщение к музыке (заметим, что музыка связана с отцом и преступлением против матери); посвящение в тайну Александры Михайловны; новая жертва (Неточка объявляет, что она, а не Александра, адресат найденного любовного письма); подозрения о чувствах, которые питает к ней муж «приемной матери».