Пути, перепутья и тупики русской женской литературы

С другой стороны, близость старухи к смерти, приписывание особенно долго живущим женщинам статуса ведьм, колдуний[793] связывают старуху со злой силой и властью. В полесских деревнях, например, верили, что за судьбой для младенца надо идти к старухе, похожей на Бабу Ягу[794] и живущей в лесу. Образ Бабы Яги из русских волшебных сказок, проанализированный В. Проппом, представляет образ злой старухи, связанной с миром мертвых. Она находится на границе между миром героя и другим светом, она хозяйка природных стихий, она испытывает и одаривает героя/героиню, она обладает всеми атрибутами материнства, но не знает брачной жизни.

Не только Баба Яга, но и другие старухи волшебных сказок обладают мистической силой: они ясновидящие и прорицательницы, они добрые волшебницы или — даже чаще — злые ведьмы[795].

Такой образ злой старухи, обладающей мистической властью, имеет свою традицию в русской литературе. Л. Парпулова-Гриббл в своей статье «Таинственная власть злой старухи: тема и вариации в русском фольклоре и в литературе XIX века» анализирует произведения А. Пушкина «Руслан и Людмила» и «Пиковая дама», а также поэму «Старуха» Каролины Павловой. К этому списку можно было бы добавить гоголевских старух, старуху-процентщицу Достоевского, старух Хармса[796], старуху Изергиль М. Горького и т. п.[797]

Другой инвариант образа властной старухи — это grande dame: пожилая женщина, которой статус вдовства и авторитет главы рода дает и финансовую, и моральную, и социальную власть над людьми, особенно молодыми[798]. Это «старейшая женщина в роду», «старуха, которая знает всю подноготную»[799], как, например, «сердитая» старуха Хлестова из «Горя от ума» А. Грибоедова. Во многих текстах первой половины XIX века старухи (тетушки) образуют деперсонализированную толпу контролеров, многоголовую гидру «молвы». Их функция — бдить, выявлять и осуждать отступников, нарушителей общих правил[800].

Но grande dame может быть и симпатичным образом — эта та, чей возраст, статус и моральный авторитет позволяют стоять вне правил, играть роль enfant terrible, как это делают Марья Дмитриевна Ахросимова из «Войны и мира» Л. Толстого или бабуленька из «Игрока» Ф. Достоевского.

Однако в данной статье я хотела бы в большей степени сосредоточить свое внимание на другой ипостаси женской старости — на бабушке. В образе бабушки есть многое, что есть и в старухе: асексуальность, мистическая девственность, магическое знание, родовая память, авторитет возраста. Однако бабушка определяется через семью, она бабушка — для внуков, с точки зрения внуков. Когда таким образом обращаются к старой женщине посторонние люди, они как бы ставят себя в позицию внуков.

Социологи и историки культуры, описывая роль бабушек в семье, подчеркивают, что они начинают участвовать в воспитании ребенка на самых ранних стадиях, то есть говорят о бабушке-няне. Такие няни/бабушки представляются как образец абсолютной любви и самопожертвования. Историки В. В. Пономарева и Л. Б. Хорошилова приводят некоторые характерные цитаты из воспоминаний разных мемуаристов о нянях («У нее не было своей жизни: ее радость и горе были исключительно связаны с нашей жизнью» (Е. Водовозова) и т. п.)[801] и отмечают, что сейчас роль няни выполняют бабушки. «В самых разных культурах именно бабушки связывают новые поколения с прошлым», они хранительницы семейной памяти, через них «реализуется важнейший элемент сохранения культуры — устная история, которая непосредственно передается от человека к человеку, живая связь ушедших поколений с грядущими»[802]. Ту же функцию современных бабушек как проводников семейной и культурной памяти, хранительниц и передатчиц символического «семейного капитала», фиксируют и социологические исследования[803].

Реальные семейные роли реальных современных бабушек в российских семьях, на наш взгляд, находятся в явной зависимости от того образа бабушки, который символизирован в русской культурной традиции и является одним из устойчивых русских мифов.

Литературный архетип бабушки

Самые известные литературные образы бабушек — это Татьяна Марковна Бережкова из романа И. Гончарова «Обрыв», бабушка Акулина из автобиографической трилогии М. Горького и наследующая ей бабушка Катерина в автобиографическом цикле В. Астафьева «Последний поклон»[804].

При явных различиях между этими текстами, связанных с временем написания, жанровой природой, разницей материала и авторских установок, с различным «социальным происхождением» интересующих нас героинь (у Гончарова — дворянка, у Горького — купчиха, у Астафьева — сибирская крестьянка), образ бабушки в этих текстах складывается в определенный архетип, главные черты которого мы постараемся определить.

Во-первых, все эти бабушки увидены глазами внуков, причем все внуки (включая и взрослого Райского, которому Татьяна Марковна не родная, а двоюродная бабушка) — сироты. То есть бабушки, о которых они повествуют, это, прежде всего, суррогатные матери, заместительницы матерей.