Пути, перепутья и тупики русской женской литературы

В «Дневнике старости» соседствуют и противоборствуют две линии. Первая связана с идей самоконтроля, самоотчета, труда над собой, самоорганизации, продуктивности (любимое Проппом слово, которое часто повторяется в дневнике). В этом смысле «Дневник старости» В. Я. Проппа можно отнести к традиции дневника самовоспитания или автодидактического дневника, который характерен, в частности, для протестантской религиозно-моралистической традиции[1221]. Для Проппа старость не оправдывает праздности: и пожилой человек обязан создавать себе распорядок, строить планы, составлять список необходимых дел, трудиться интеллектуально и душевно. 7 марта 1965 года он описывает охватившее его чувство переполненности жизнью, томления «неизъяснимым счастьем жизни» (308). Впрочем, тут же добавляет:

Но в этом оправдания нет. Мое оправдание только в работе. Много не могу. Начинает болеть голова. Но должен столько, сколько могу. Вот план, подневный план (308).

Ведение дневника воспринимается в этом смысле как инструмент самодисциплины и самоорганизации.

Я уже привык писать по утрам дневник. Это меня подтягивает внутренне и внешне на весь день (31.1.1965, 300).

В процессе старения, который фиксирует дневник, прежние формы продуктивности исчерпывают себя или истончаются, но само понятие продуктивности остается актуальным до последних записей. Пропп продолжает требовать от себя интеллектуальных усилий, пытаясь придумать и обосновать новые, доступные формы продуктивности (аналитическое чтение, работа над осмыслением русской иконописи, музыкальные экзерсисы и пр.). Старость в этом дневниковом Entwicklungsroman-е воспринимается и конструируется не как «возраст дожития», а как этап пути; и подготовка к смерти оказывается не меньшим трудом души, чем подготовка к (взрослой) жизни.

Но понятие продуктивности постепенно наполняется и иным смыслом, который отсылает нас к другой линии осмысления и представления старости. В одной из последних записей дневника Проппа читаем:

3.11.69. Один день из моей жизни. Мне без малого 74. Моя жизнь уже не может быть продуктивной в том смысле, в каком она была продуктивна когда-то. Я не произвожу ничего нового. Но продуктивность может быть иной. Самый процесс жизни может быть продуктивным. Так живут, отдаваясь течению жизни, миллиарды людей. Так создается жизнь (328).

Старость понимается не только как долг работы над собой до последней минуты, но и как пространство метафизической свободы. Оковы обязательной и принудительной работы в старости ослабевают, и человек получает свободу развивать заветное в себе, получает досуг для истинного самосовершенствования, избавляясь от необходимости «делать интенсивно ненужную и бесплодную работу» (297). Об этом ощущении принадлежности себе, похожем на чувство, пережитое в молодости, Пропп начинает писать с первых же страниц своего «Дневника старости»:

12.08.1962. Я веду непродуктивную жизнь, но она наполнена <…>. В старости у меня делается обостренное восприятие и усиливается впечатлительность. Рецепция есть вид продуктивности … жизнь продуктивна, ибо я живу в сфере высокого (290–291);

15.8.1962. Я вступаю в полосу деятельной жизни. Созерцательность придает жизни и всему человеческому существу глубину. Она излучается наружу (291);

14.1.1965. Круг моей жизни замыкается. Я вновь возвращаюсь к тому воздуху, которым я дышал в юности (294).