Пути России. Народничество и популизм. Том XXVI

Своеобразным теоретико-методологическим мостом взаимопонимания между замыслами прежних народнических и нынешних пространнических активистов мог бы послужить ряд работ выдающегося экономиста и социального мыслителя начала XX века A.B. Чаянова – с одной стороны, являвшегося младшим современником и во многом соратником представителей «теории малых дел», с другой – оригинальным футурологом, проницательно предсказавшим возможные варианты перспектив сельско-городского развития России и мира на несколько столетий вперед[344].

Итак, разнообразные пути реализации современной «теории малых дел» возможно было бы классифицировать по нескольким направлениям.

Первое (и самое массовое) – культурническое, стремящееся сохранить и преумножить разнообразные очаги локального культурного развития, фактически вполне совпадает с традиционной народнической «теорией малых дел», по мотивам которой еще A.B. Чаянов в своей утопии настойчиво ставил задачу решительной интеграции местного сельского культурного наследия в общенациональную жизнь страны. Устами одного из своих утопических героев-реформаторов конца XX века он так объяснял культурные основы политики успешного и устойчивого сельско-городского развития России: «Мы… весьма опасались, что наше распыленное среди лесов и полей деревенское население постепенно закиснет, утратит свою культуру… В борьбе с этим закисанием надо было подумать о социальном дренаже… Нас неотступно преследовала мысль: возможны ли высшие формы культуры при распыленном сельском населении человечества? Мы напрягли все усилия для создания идеальных путей сообщения, нашли средства заставить население двигаться по этим путям, хотя бы к своим местным центрам, и бросили в эти центры все элементы культуры, которыми располагали: уездный и волостной театр, уездный музей с волостными филиалами, народные университеты, спорт всех видов и форм, хоровые общества, все, вплоть до церкви и политики, было брошено в деревни для поднятия ее культуры. Мы рисковали многим…»[345]

Опыт советского, современного российского, впрочем, также и международного развития глубинных сельских территорий свидетельствует, что такая ставка на культуру в долговременной стратегической перспективе действительно является непременным основанием всякого устойчивого регионального развития. В России она воплощается в неуклонном росте числа больших и малых культурных проектов в селах и малых городах[346].

Но это стремление к многообразию локальной культуры сопровождается также идущими из народнических времен попытками создания устойчивых и самостоятельных локальных сообществ – от экспериментов с основанием всякого рода идеалистических общин (современных так называемых экопоселений) до вполне прагматических стремлений укрепить уже имеющиеся поселения, не дав им исчезнуть в процессе российской урбанизации. Одним из таких примеров может служить история Угорского проекта, когда группа академических ученых из Москвы, поселившись изначально дачным образом в сельской глубинке, занялась систематической разработкой вопросов социокультурного развития как окружающей территории, так и проведением исследований и научных мероприятий, посвященных в целом перспективам «неперспективных» сельских поселений северного Нечерноземья[347]. Здесь кроме чаяновского предсказания значения культтрегерского активизма представляется важным также вспомнить и чаяновские концепции важности реализации автаркических моделей существования натуральных экономик домохозяйств и сельско-городских поселений[348].

Современный исследователь феноменов существования удаленно-автаркических сообществ регионов северо-востока России А. Позаненко обратил внимание на различные траектории их существования. Изучив несколько десятков удаленно-уединенных поселений, Позаненко обнаружил ряд любопытных закономерностей. В условиях перманентных кризисов и депрессии северных глубинок России оказывалось, что наиболее подвергнуты сжатию обжитого пространства, вплоть до окончательного исхода населения, оказываются поселения, находящиеся на «бойком месте» либо расположенные в абсолютной глуши. Те же, что располагались в значительной, но не фатальной изоляции – относительно более устойчивы, они медленнее теряют свой пространственно-географический потенциал, а иногда даже демонстрируют определенные успехи социально-экономического развития[349].

Наконец, экстремально радикальный вариант современного автаркического поселения представляют собой именно российские экопоселения как сообщества экологических активистов, пытающихся создать почти автономные домохозяйства в рамках особых экологических общин, сплотить своих членов часто на основе самых разнообразных религиозно-философских и эзотерическо-мистических идеалов[350].