Пути в незнаемое

После начала войны я отправил семью к родственникам жены в городок на Волге и остался с другими готовить основную часть института к эвакуации. Дома почти не бывал — одному там было пусто и тоскливо. Стало несколько легче, когда ко мне подселили на короткий срок инженера с женой из соседнего дома (в дом попала бомба). Теперь было с кем перемолвиться словом, и конечно же приятно было найти на кухне сваренную для тебя еще теплую картошку или кашу. При том напряжении работы и карточной системе питания недоедали по существу все. Но таким массивным, как я, людям приходилось, естественно, трудней. Ощущение голода и сейчас маячит в памяти тусклым пятном. На его фоне ясно, как сейчас, помню бомбы первых месяцев войны. Их в моей памяти было три. Летели они на меня не на фронте, но бомба есть бомба, и она убивает. Расскажу. Тем более что, странным образом, это имеет отношение и к главной точке моей жизни — открытию пластического пространства.

В один из вечеров я, как и другие, дежурил на крыше нашего дома. Самолет пролетел, не попав в скрещение прожекторов. Я услышал вой — это была та самая бомба, что попала не в наш, а в соседний дом. Волной меня опрокинуло на крышу; докатившись до края, я посмотрел вниз и понял, что жив и отделался легким испугом.

Вторая бомба досталась мне прямо в руки, — по счастью, это была маленькая «зажигалка». Она грохнула по железу крыши и покатилась, стреляя во все стороны искрами. Я подхватил ее щипцами и потащил, плюющую огнем, к ящику с песком. Страха не было — я не воспринимал сыпавший искрами предмет как орудие смерти. В сатанинском бенгальском огне этой бомбы для меня мелькало что-то другое — что? — в тот момент я не понял. Это нечто имело какое-то отношение к моей работе, к мыслям о смазках и присадках, о взаимодействии молекул — но при чем тут искры? Потом это спуталось в памяти, забылось за делами.

Третья бомба могла оказаться роковой. Я шел на работу, когда началась воздушная тревога. Бомба свалилась откуда-то сверху, с ревом вошла в землю в нескольких шагах передо мной. Я стоял и исчезал в грохоте взрыва. Он должен был произойти, и я бесконечно долго переживал последнее мгновение жизни. Наконец я понял, что бомба не взорвется (хотя кто ее знает…) Подошли люди, кто-то сказал, охнувши: «Господи, а это еще кто?» Я понял, что слова относятся ко мне (я же для них необычно смуглый). Меня оттеснили — место падения бомбы стали оцеплять.

Я понимал, что эта бомба не предназначалась лично мне. И все-таки сказал в ярости: «Какая подлость! Надо было пройти полсвета, испытать все, что пережито, стать полезным человеком — и вдруг в долю секунды разлететься в клочья!»

После этого случая я пошел в военкомат и попросил отправить меня на фронт. Военком позвонил в институт и сказал: «Дорогой товарищ, мне ясно дали понять, что твоя голова нужнее здесь. Так что воюй, товарищ, на твоем рабочем месте».

19

Несмотря на потрясения, голод и лишения, человек продолжает мыслить. В те дни я отдавал, казалось, все силы организационным и техническим вопросам — остаток времени занимал эксперимент сугубо прикладного, нужного фронту значения. Но тот, второй человек незаметно для меня и неотступно размышлял все это время о том, что происходит между трущимися поверхностями мотора, шарикоподшипника, карданного вала. Как оказалось потом, даже встреча с зажигательной бомбой была им использована для понимания того, что происходит в тонкой пленке масла при переменных режимах мотора. Он помнил весь мой прежний научный опыт: эксперименты в Мадрасе, опыты с коллоидными растворами у профессора Борга и, наконец, опыты со шлифованными пластинками, которые мы проводили с Хасимото. «Не будь всего этого, — говорил он мне, — ты бы не увидел, как ведут себя чаинки в стакане с чаем, а Жак Тиндеманс не вспомнил бы тогда о тиксотропии. И сейчас, модифицируя с помощью добавок топливо для танков, ты решаешь не только срочную прикладную задачу. Ты неотвязно чувствуешь, что здесь модель того же самого — какой-то универсальной системы… как бы это сказать? — тиксотропичной? гомеостатичной? — термина еще нет. Но здесь, как сказал бы Гамлет, — «Здесь что-то есть!». Я был подобен в то время пресыщенному раствору: вот-вот некая истина выпадет в осадок — нужен только внешний толчок.