Пути в незнаемое

…А потом катилась за окнами вагона подробная земля Европы, возделанная до горизонта и безучастная к терзаниям мысли какого-то датчанина, прижавшегося лбом к прохладному стеклу. Поезд бежал из наступающей скандинавской осени в длящееся итальянское лето. У северянина, едущего на юг, радостные предвкушения просто написаны на лице. Но этот датчанин был исключением. Его не покидали дурные предчувствия: коллеги в Комо не прельстятся Принципом дополнительности — не уловят в нем той содержательности, какую он сам уже вполне прозревал, но слабо выразил. И при мысли об этом чары трансальпийского озера, заранее околдовавшие Маргарет, для него тускнели.

…Предчувствия оправдались.

Нет, озеро-то было и впрямь прекрасное. И небеса, и горы. И сердечны были итальянцы. И чернорубашечники Муссолини будто провалились куда-то. И конгресс был на редкость представителен: 70 известнейших физиков мира. Приятно было видеть рядом с маститыми — Лоренцем, Планком, Резерфордом — начинающих гениев — Вернера Гейзенберга, Поля Дирака, Вольфганга Паули, Энрико Ферми, не достигших еще и тридцати. Приятно было лицезреть мюнхенцев во главе с Арнольдом Зоммерфельдом — рядом с геттингенцами во главе с Максом Борном. И приятно было видеть впервые физиков из России — Петра Лазарева и Якова Френкеля. И присматриваться к вызывающе алому флагу их страны, и молча задаваться вопросом — есть ли неявная связь между историческими грозами эпохи и революционными переменами в научном мышлении? И приятно было видеть датский стяг среди национальных флагов могущественных государств.

Многое было приятно… И аплодисменты при его появлении на кафедре. И вторые, казалось заслуженные, аплодисменты, когда он кафедру покидал. Однако в короткой дискуссии после его доклада ни Борн, ни Ферми ни словом не обмолвились об идее комплементарности. Даже его духовные дети — Крамерс и Гейзенберг — о главном ничего не сказали. И когда издалека донесся одинокий выстрел старой крепостной пушки, возвещающий в Комо наступление полудня, он почему-то подумал о себе.

А потом до него дошло из кулуаров конгресса:

Резерфорд. Возможно, процессы в моем мозгу происходят весьма замедленно, но — так или иначе — я вынужден признаться, что не все и не совсем понимаю…

Гейзенберг. Бор пытается допустить равноправное существование волновой и корпускулярной картин… Я испытываю неприязнь к такому подходу.

Дирак. Мне это, в общем, не очень нравится. Дополнительность не обеспечивает нас какими-нибудь новыми уравнениями, каких мы не знали бы прежде…

В Комо, пожалуй, один только Вольфганг Паули отнесся к идее Бора с глубоким интересом, хотя и не высказал этого сразу. Но когда иностранные гости конгресса пустились в путешествие по Италии, он согласился поселиться с Бором вблизи от озера, на вилле Маунт Пенсада, чтобы недели две поработать вместе над новым текстом неудавшегося доклада.

Через месяц, в октябре 1927 года, Бора ждали в Брюсселе на 5-м конгрессе Сольвея, и там в повестке дня значилось его сообщение под тем же названием — «Квантовый постулат и новейшее развитие атомной теории». Из всех европейских знаменитостей в Комо не было, в сущности, только двух: Эйнштейна и Эренфеста. А в Брюссель они обещали приехать. Это было еще одним стимулом, чтобы заново передумать все.

Настал сентябрьский день, когда Бор, услышав на прогулке полуденный выстрел крепостного орудия, донесшийся из Комо, сказал Маргарет, что поспешит на виллу: ночная сова Вольфганг уже встал, а сегодня они должны приняться за дело.

Двадцатисемилетний, но не по возрасту полнотелый, излучающий насмешливость Паули уже сидел за старинным итальянским столиком, когда Бор вошел.

— На каком языке мы будем мучиться, Нильс? — спросил он.

— Пожалуй, на немецком, — улыбнулся Бор. — Давай-ка попробуем суммировать то, что произошло за последние годы…

Накануне

1

— Итак, Вольфганг, я полагаю, мы начнем в том же духе, как я писал с Оскаром: «Мне хочется высказать общие соображения о принципах, лежащих в основе описания атомных явлений. Я надеюсь, эти соображения помогут привести к согласию различные, явно расходящиеся точки зрения…» Ты записываешь?

Это было зачином их отшельнической работы. А потом — почти две недели споров: внезапных разладов и быстрых примирений. С Паули все обострялось. Его язвительная бдительность бывала беспощадна. Но она-то и нужна была Бору: он ведь «вышагивал» новый текст своего первого сочинения о самом общем принципе физики микромира. И о лучшем партнере не мог и мечтать.

Легко представить возможную модель их старта.