Пыль грез. Том 2

Она получит ответы на эти вопросы, когда приблизится ее собственная смерть. Она знала, что тоже будет молчать, наблюдая, но ничего не выказывая. Глаза ее будут смотреть как наружу, так и вовнутрь, и внутри она обнаружит свои собственные истины. Принадлежащие ей одной, и никому больше. Кому захочется быть щедрым в последние мгновения? Ей будет уже не до того, чтобы облегчать чью-то боль.

Этого-то Бадаль больше всего и боялась. Оказаться эгоистичной в собственной смерти.

Она не заметила, когда именно глаза мальчика покинула жизнь. Оказывается, сам этот миг есть глубоко личное откровение. Осознание пришло не сразу, свинцовая неуверенность все накапливалась внутри, и Бадаль наконец поняла – в глазах, в которые она вглядывалась, ничего уже не светится. Ушел. Он ушел. Сквозь призмы стеклянных стен пробились солнечные лучи, и застывшее лицо превратилось в радужную маску.

Вероятно, ему было лет десять, не больше. И он прошел весь путь лишь для того, чтобы умереть прямо на пороге спасения. Что мы, живые, знаем про истинную иронию? Выдубленная кожа его лица туго обтянула кости. Огромные глаза, казалось, принадлежали кому-то еще. Ресницы и брови выпали.

Вспоминал ли он то, что было до похода? Тот, другой мир? Вряд ли. Она старше его, и сама почти ничего не помнит. Обрывочные картинки, причудливые сны, заполненные невозможными вещами. Густые зеленые листья – сад? Амфоры с поблескивающими боками, чудесный вкус во рту. Язык без язв, губы без трещин, яркая улыбка – да было ли такое на самом деле? Или это фантазии из снов, что теперь преследуют ее не только ночью, но и днем?

Я отращиваю крылья. И летаю по миру, по множеству миров. Прилетаю в рай и оставляю за собой лишь опустошение, поскольку питаюсь всем, что вижу. Пожираю все целиком. Я одновременно открывательница и разрушительница. Меня ждет где-то гигантская гробница, последняя обитель моей души. Мне еще предстоит ее найти. Гробница или дворец – какая разница, если ты мертва? Там я и поселюсь навеки, в объятиях своего ненасытного голода.

Ей снились дети. Она смотрела на них с огромной высоты. Она наблюдала, как они маршируют, десятки тысяч. У них был скот, были тягловые мулы и волы. Многие ехали на лошадях. И ослепительно сверкали на ярком солнце, словно несли на себе все сокровища мира. Дети – но не ее дети.

Потом день подошел к концу, землю окутала тьма, и ей приснилось, что настало наконец время спускаться – по спирали, сквозь завывающий воздух. Свой удар она нанесет быстро и по возможности незаметно. Внизу, в огромном, многочленном лагере имеются маги. Лучше бы их не побеспокоить. Если понадобится, она будет убивать тех, кто готов поднять тревогу, но задача у нее иная.

Ей приснилось, что ее глаза – а глаз у нее было больше, чем положено, хотя это неважно – нашли внизу две ярко пылающие точки. Два золотистых очага – она уже давно их выслеживала, подчиняясь полученному приказу.

Она спускалась к детям.

Чтобы похитить пламя.

Да, сны были странными, но, похоже, для них имелась причина. Своими поступками она добивалась там определенной цели, и это было куда больше, чем наяву.

Визитеров удалось отогнать. Песней, стихами, словами. Брейдерал, шедшая с ними шпионка, скрылась где-то в городе. За оставшихся в живых отощавших путников отвечал теперь Рутт, он разместил всех для сна в прохладных зданиях, что выходили окнами на обширный фонтан. Стоявшая в его центре хрустальная статуя плакала сладчайшей водой. Воды было маловато, на всех никогда не хватало, дно окружающего фонтан бассейна покрывали глубокие трещины, жажда которых тоже была ненасытной. И все же им удавалось пить достаточно, чтобы не умереть.

За сверкающим зданием обнаружился фруктовый сад, где росли никем прежде не виданные деревья. Их ветви усыпали плоды – длинные, покрытые плотной кожицей цвета грязи. Однако мякоть под ней оказалась мягкой и до невозможности сочной. Она насыщала, и животы от нее не болели. Они сразу же съели все, что нашли, но на следующий день Сэддик отыскал другой сад, размером даже больше первого, а потом – еще один. Голод отступил. По крайней мере, временно.

Конечно, тех детей, кто почему-то продолжал умирать, они тоже съедали – никому в голову не приходило разбазаривать пищу. И никогда не придет.