Пыль грез. Том 2

Бадаль шагала по пустым улицам неподалеку от сердца города. В самом центре находился дворец – единственное здесь сооружение, подвергшееся целенаправленному разрушению, словно по нему лупили гигантскими молотами и палицами. Из груд битого хрусталя Бадаль выбрала осколок в локоть длиной. Обмотала один его конец тряпками, и теперь в руках у нее было самодельное оружие.

Брейдерал еще жива. Брейдерал хочет их всех убить. И прежде всего хочет отыскать Бадаль – отыскать, чтобы убить ее.

Она шагала и нашептывала специальное стихотворение. Написанное для Брейдерал. Убийственное.

Где ты, дитя справедливости? Ты поймешь правду ножа у меня в руках Почувствуешь сердцем Где ты, дитя справедливости? Благородно выплюнутое в мир Которому надлежит пасть на колени И принять рабство Где ты, дитя справедливости? Я хочу убедиться, что ты Заслуживаешь того, что утверждаешь Покажи мне свой нож Где ты, дитя справедливости? Мы скрестим с тобою оружие Можешь требовать всего, что угодно Мне же нужна только ты

Во сне она спустилась вниз. Похитила пламя. Кровь не пролилась, маги не встревожились. Дети спали и ничего не видели, невежество даровало им покой. Проснувшись, они повернулись лицом к восходящему солнцу и продолжили марш.

Уже одна эта подробность означала, что дети – чужие.

Она смотрела на мальчика, пока жизнь его не покинула. Потом съела его – совместно с Руттом, Сэддиком и еще двумя дюжинами оставшихся. Пережевывая жилистое окровавленное мясо, она думала про тот его взгляд. Понимающий, спокойный, ничего не выдающий.

Пустой взгляд никого не может обвинить. Но разве пустота сама по себе – не обвинение?

Разве нет?

Глядя на город, обнаруженный ими в сердце Стеклянной пустыни, Сэддик, казалось, видел в нем структуру своего собственного сознания. Модель колоссального масштаба, но форма у кристалла такая же, как и у того, что заключено у него внутри черепа. В поисках доказательств он отделялся от остальных, даже от Бадаль, и шел исследовать – не улицу за улицей, но глубины.

Как он вскоре выяснил, большей своей частью город располагался под землей. Кристаллы пустили глубокие корни, а свет, что захватывали призматические стены наверху, ниже давал более глубокие и мягкие оттенки, переливающиеся подобно воде. Воздух там оказался прохладным, лишенным запахов, не слишком сухим, не слишком влажным. Чувство было такое, что он движется сквозь затаивший дыхание мир, мгновенную паузу, зависшую в неподвижности со всех сторон, и даже негромкое шлепанье его босых подошв не способно было нарушить это ощущение навеки застывшей нерешительности.

В самом основании зданий, в дюжине или около того этажей от поверхности, обнаружились огромные пещеры. Хрустальные стены, купола потолков – и как только Сэддик неуверенно ступил в первую из пещер, он понял тайное назначение города. Это не просто место, где можно жить – среди сородичей, в безопасности. Даже и не место, где из повседневной необходимости создалась красота – прекрасные фонтаны, идеальные сады с их идеальными рядами древних деревьев, комнаты с поразительным освещением, в которых пойманный свет обретает иные цвета, высокие статуи клыкастых демонов с мрачными, но уверенными лицами, и то, как солнечный свет волшебным образом зажигал в их сияющих глазах огни вертикальных зрачков, – словно статуи несли зоркую стражу, живые внутри полированных граней прозрачного камня. Чтобы построить город, всех этих причин было недостаточно. Откровение его истинного секрета таилось здесь, надежно укрытое, чтобы сохраниться вплоть до той поры, пока хаос не явится, чтобы пожрать само солнце.

Находящиеся на поверхности здания, их купола, шпили и наклонные башни, комнаты, дворики, спиральные лестницы – все отмечало идеально рассчитанное положение частей одной-единственной огромной машины. Управляющей светом и цветом. Но не только светом, не только цветом.

Сэддик шагнул внутрь пещеры, чуть не задохнувшись от восхищения.

Каждый день, в любое мгновение, что ему удавалось улучить, Сэддик слушал слова, которые говорила Бадаль. Он слушал и смотрел, и все, что он слышал, все, что видел, проникало сквозь его поверхность, отражаясь и преломляясь, завиваясь и изгибаясь, пока не достигало пещер его памяти. Где вновь принимало прежнюю форму, в точности как раньше, чтобы храниться в идеальной неприкосновенности – до тех пор, пока жив сам Сэддик.

Но этот город преодолел смерть и, как осознал Сэддик, преодолел тем и само время.

Солнечный свет высоко наверху питал воспоминания города – всю жизнь, кипевшую некогда в его палатах и залах, на улицах и украшенных фонтанами площадях. По стенам вокруг него под самыми причудливыми углами плыли изображения, мутные, призрачные – но показывали они не Рутта и прочих детей, что теперь населяли город, но его обитателей из давних, давних времен, сохраненных здесь навеки.