Пыль грез. Том 2

Правда, уже около месяца не было и ее. Быть может, он ей надоел. Быть может, она уже получила от него все что хотела, в чем бы оно ни заключалось. И однако последние несколько встреч напугали его своей отчаянностью, страхом в ее нечеловеческих глазах. Он просыпался, чувствуя запах пылающей саванны, глаза ело от дыма, а в черепе отдавался грохот копыт разбегающихся во все стороны стад. От внезапного перемещения накатывала тошнота, и он дрожал от холода под вытертым одеялом, словно больное дитя.

Целый месяц покоя. Вот только почему ее отсутствие наполняло его дурными предчувствиями?

Ближняя баржа, повинуясь причудам потока, ушла вперед, ему открылся восточный берег реки. Он был усыпан валунами и утыкан камышом, а за ним простиралась холмистая равнина, озаренная зеленым сиянием от нефритовых царапин на южном небе. Луга на той стороне должны бы кишеть жизнью. И однако равнина была пуста.

Континент казался куда более древним, чем Квон-Тали, древнее, чем Семь Городов. Земля, которая питала живущих на ней слишком долго.

Западный берег был нарезан на узкие полоски фермерских участков, одним концом спускавшихся к самой реке, другим же выходящих к хитросплетению пересекающих местность дорог на треть лиги в глубь материка. Без этих ферм летерийцам будет угрожать голод. Однако Флакон не без беспокойства обнаружил, что многие хозяйства находятся в самом убогом состоянии, амбары просели, сеновалы заросли сорняком. Нигде не осталось ни единой рощицы, даже пни из истощенной земли полностью повыкорчевали. Ряды тополей и ольх, насаженных рядом с постройками, чтобы укрывать их от ветра, казались голыми – скорее больными, чем обгоревшими. Сточные канавы заканчивались широкими веерообразными островами из грязи, плыть вдоль того берега было бы явно небезопасно. Почва теряла свой плодородный слой.

Лучше уж смотреть на восточный берег, пусть даже и пустынный.

Кто-то из солдат ходил кругами по палубе, словно баржа была клеткой; с тех пор, как Флакон встал у борта, он уже дважды слышал за своей спиной звук шагов. На третий раз сапоги приблизились и после некоторой паузы неуверенно шагнули еще ближе.

Женщина с кожей цвета полуночи встала слева от него, положив руки на планширь. Флакон лихорадочно попытался вспомнить ее имя и, не преуспев в этом, вздохнул:

– Ты из тех, про кого Бадан Грук думал, что они утонули, верно?

Она бросила взгляд в его сторону.

– Сержант Уголек.

– Та, у которой сестра-красотка? Ох, я это не в том смысле, что ты не…

– Да, у которой сестра-красотка. А зовут ее Целуй, и намек тут более чем прозрачный, разве не так? Случается, что это имя тебя выбирает, а не наоборот. С моей сестрой так и вышло.

– Надо думать, родители ее по-другому назвали?

– А ты – Флакон, маг Скрипача, про которого он не любит разговаривать. Почему бы это?

– Почему он про меня не хочет разговаривать? Я-то откуда знаю? О чем ваша сержантская братия треплется, вообще не мое дело – если тебе так интересно, что именно Скрип говорит там или не говорит, взяла бы да у него самого и спросила.

– Обязательно, вот только он вроде не на нашей барже?

– Не повезло тебе.

– Не повезло, зато вот кстати ты встретился. Когда Скрипач перечисляет свои, скажем так, активы, можно подумать, что тебя вообще на свете не существует. Вот я и думаю – он нам что, не доверяет? Или это он тебе не доверяет? Всего две возможности, два варианта – разве что ты можешь предложить третий.

– Скрип с самого начала был моим сержантом, – сказал Флакон. – Если б он мне не доверял, то давно нашел бы способ от меня избавиться, как по-твоему?

– Значит, не доверяет нам.

– Не думаю, сержант, что дело здесь в доверии.

– То есть ты у него «бритая костяшка»?

– Боюсь, что вряд ли. Но другой у него, наверное, просто нет. Во всяком случае, у нас во взводе.

Она коротко подрезала волосы, вероятно, чтобы избавиться от вшей и всего прочего, – те, кому довелось пережить несколько месяцев в грязной камере, нередко становились маниакальными поборниками гигиены. Сейчас она провела по голове пальцами обеих рук, и Флакон, вздрогнув, обнаружил, что ее профиль можно назвать… безупречным.

– Знаешь, – проговорил он, стараясь, чтобы голос его не выдал, – когда ты подошла, я тебя сперва за твою сестру принял. – И замолк, ожидая.

После некоторой паузы она фыркнула:

– Что, пришлось потрудиться, пока придумалось? Никак одиночество заело?

Он попытался придумать какой-нибудь ответ, чтобы не прозвучал слишком жалким. Не придумалось. Жалким казалось все.

Уголек снова облокотилась о планширь. Вздохнула.