Пыльные перья

– Ты переживешь это. Так же, как пережила в прошлый раз. Будет больно. И будет ужасно. Будет невыносимо. Это будет совершенно невозможно пережить, и, скорее всего, ты будешь метаться, не в силах найти себе места. Это будет слишком. И ты, конечно, не раз спросишь себя, как такая огромная боль может в тебе поместиться. Это нельзя сделать легким. Потерю нельзя приручить, она всегда действует вернее и бьет сильнее. Так, чтобы дольше болело. И именно поэтому это никогда не будет просто. Но ты переживешь это. С болью. И с кровью. Но переживешь непременно. В этом весь секрет. У меня для тебя нет другого. И я совру тебе, если скажу, что не помню каждую из своих потерь. Они все оставляют шрамы. Вот только ты, Александра, шрамов не боишься, правда?

Огонь не тронул ее кожу, а потеря выжгла ее изнутри и сделала кем-то новым. После любви, после потери, после прощения невозможно остаться прежним. Саша не хотела оставаться прежней. Хотела закрыть глаза и, открыв их снова, оказаться совершенно другим человеком. Она посмотрела на Ноя еще раз. Тело тонкое, и он все равно переломил бы ее двумя пальцами, если бы пожелал. Лицо острое, хищное, сейчас смягчилось достаточно для того, чтобы застать ее врасплох.

– Спасибо вам.

Возможно, ей просто нужно было это услышать. Ее прошлая благодарность еще не успела растаять и стечь по его пальцам, она предложила новую все равно. Он отозвался негромко, но в хрустком воздухе, лишенном запаха, Саша услышала его голос:

– Не благодари меня. Если Григорий решится, вы знаете, где меня найти.

Саша кивнула, однажды найдя куда-то дорогу и открыв замки, она бы ни за что не забыла ее. Она только повторила еще раз, еще тише:

– Спасибо вам.

Саша вышла за дверь и осторожно прикрыла ее за собой. Ной не пошел провожать ее, и она была ему за это благодарна. Потому что колени у нее дрожали, и пусть ей удалось обогнать рассвет и горизонт все еще был совершенно темным – пусть, – но потерю, которой еще не случилось, она уже почти ощущала на языке: это полное отсутствие вкуса.

Саша встряхнулась. Нет. Вопрос сформулирован был неправильно. Не так даже. Сформулирован, может быть, и правильно. Но я еще не потеряла. Я, может быть, еще потеряю. И, может быть, мне придется с ним прощаться. И вот тогда будет невыносимо. Но это будет не сейчас. Сейчас я буду бороться.

Саша двинулась в сторону лифта, и, когда она прошла мимо консьержа на первом этаже, на этот раз без личины, он почему-то совершенно не выглядел удивленным.

Глава 20 Вспоминай меня

Город над Волгой не был ее городом. С его памятниками модерна, узорчатыми купеческими домами и невероятной набережной. Младшие сотрудники Центра добирались сюда редко, хотя жили буквально в нескольких шагах. Саша помнила, как однажды Мятежный пытался незаметно для гуляющих справиться с одичавшей русалкой. И на этом их прогулки, кажется, закончились. Город над Волгой совершенно точно не был ее городом, огромная Волга-мать накрывала его бок волнами, и Саша просила ее передать приветы морю. Может быть, он никогда не станет Сашиным городом, но она знала его, и он узнавал ее тоже – по походке и по дыханию, по смеху. В своей манере они даже любили друг друга, Саша и город.

Она вошла в Центр почти бесшумно, поспешно прикрыв дверь, чтобы не впустить утренний предрассветный сумрак. Саша слышала ворчание домовых на кухне, они уже вовсю готовились к новому дню, а Саша все никак не могла завершить предыдущий. Надо же: жить в одном городе и будто в разных часовых поясах.

Саша была решительно измотана и так же решительно переполнена. И молчать ей казалось невыносимым и бесчестным.

Григорий Истомин, упрямый мальчишка из чистого пламени, с самой яркой улыбкой на свете, терпеть не мог говорить о своем состоянии, он его стыдился. Грин никогда не злился в открытую, но любой разговор очень легко сводился к нулю, и Саша понимала, как и почему это работает. Помнила, как однажды в сердцах он бросил: «Зачем говорить, если нельзя исправить?! Хватит. Честное слово, хватит».

Так Центр со всеми его обитателями оказался вынужден смотреть за его угасанием молча, задаваясь вопросом, что будет, когда последний огонек, живущий у него под кожей, погаснет. Но подарить ему эту малость, хотя бы попытаться сделать вид, что все в порядке, – на это они были готовы. Центр помнил, что этот упрямый мальчик – больше, чем история болезни. Кто угодно был больше, чем диагноз, который ему ставили. Грин Истомин не был исключением.