Пыльные перья

Саша наблюдает за Таниным лицом, а оно неподвижное, будто тоже мертвое. Будто она знает этот голос, знает все, о чем он ей шепчет. И тон тут же меняется, все тот же молящий, плачущий. И даже Саше он в эту секунду кажется знакомым.

– Таня, сестренка. Впусти меня. Мне страшно. Таня. Пожалуйста.

Саша замирает на столе между ней и дверью, Саша помнит, как ее учили именно этому. Им так голодно. Им так холодно. Они станут кем угодно. Обманут кого угодно. Сделают что угодно. Саша сжимает ухват крепче и знает, что Таня забыла о вилах, обо всем на свете. Дверца подпола под столом продолжает прыгать. Голоса за окнами – звать. Сливаются в единую какофонию звуков – невыносимо. Все это. Абсолютно. Невыносимо.

Голос за дверью называет ее имя:

– Саша, Сашенька. Хорошая моя. Открой дверь, я так хочу тебя увидеть.

И это мог бы быть кто угодно, в самом деле, это мог быть кто угодно. Папа. Мама. Валли. Марк и Грин. Кто угодно. Кого она так крепко любила, и это ровно то, что ты понимаешь под конец.

– Сашенька, девочка моя. Открой дверь.

Саша перехватывает ухват крепче, усмехается криво, а лицо у нее мокрое, слезы, кажется, стекли уже даже на шею, одна капля повисает под ключицей.

– Если я сейчас открою дверь, ты, сука, сдохнешь.

Время рвется. Пространство рвется. Окрашивается красным. Огонь в печи мечется, красный, оранжевый, золотой, взлетает под потолок. Или тянется к ней.

– ВПУСТИ МЕНЯ ТВАРЬ МЫ ВСЕХ ИХ ПОЖРАЛИ И ТЕБЯ СОЖРЕМ. НИКОГО НЕ ОСТАЛОСЬ. СЛЫШИШЬ ТЫ НИКОГО НЕ ОСТАЛОСЬ.

Саша помнит это плохо: огонь в печи, открытую дверь, ослепительную золотую вспышку. Ухват в собственных руках. Не помнит ни лица, ни тела говорящего – ничего не помнит. Непотревоженные, отражающие свет кристаллики соли. Похожие на снег.

Как Таня пытается удержать ее за плечо и отдергивает руку, будто обжегшись.

– ЗАМОЛЧИ!!!

Есть только ее воля. Если ты живешь в этом мире достаточно долго, то ты знаешь, что одно титаническое усилие воли способно изменить мир. Сашина воля – печной огонь, золотая вспышка, ухват в ее руках, хриплый визг упыря. Непотревоженная соль. И весь мир.

– УБИРАЙСЯ.

Когда она захлопывает дверь, то замечает на ней царапины, чувствует, как древесина под ее прикосновением будто нагревается, печной огонь стремится укутать их, укрыть. Когда Саша захлопывает дверь, никто ее не останавливает.

– Почему они замолчали?

Таня напряженно вслушивается в тишину, и тишина в жуткие ночи вроде этой – это что угодно, но не хорошие новости. Саша сама об этом знает. Задумчиво рассматривает ухват, думает оставить его и вилы себе как сувенир. Если выживет. А вот уж не дождетесь, я здесь не сдохну.

– Не знаю. Вероятно, доедают наших любимых. Нам нужно проверить. Я сейчас попробую посмотреть, остался ли там кто-то. И мы будем выбираться. Пока не знаю как. Но на лесной дороге стоит машина, и…

В дверь стучат. Саша дергается и подскакивает. Приходит в движение немедленно, не думая. Пальцы на ухвате снова сжимаются мертвой хваткой. Саша чувствует, что Таня на нее смотрит отчасти с надеждой, отчасти с ужасом.

– Озерская, я слышу твой голос. Открывай, все чисто. Пока, во всяком случае. Они отошли. Вероятно, колдуны не ожидали, что встретят здесь сопротивление.

Саша только замечает, что дверца под ними перестала прыгать.

С чего бы? Почему они вообще нашли в себе смелость напасть на дом Яги? Саша хмыкает, отказываясь соглашаться. Но голос живой, излучает тепло, и ему хочется поверить. Очень хочется.

– Последний раз, когда со мной из-за этой двери кто-то говорил твоим голосом, оно хотело нас сожрать.

Ей страшно. В самом деле страшно. Шестое чувство говорит: «Это Мятежный, точно Мятежный», а инстинкт самосохранения упирается изо всех сил. Оба знают одно: сидеть здесь вечно не получится.

– Саша, не испытывай мое терпение, это «оно» уже благополучно утекло обратно в землю через пол. Я след вижу. Открывай, пока я дверь не высадил и не достал тебя за шкирку.

Мертвяк не стал бы препираться. Мертвяк просил бы, умолял, скребся, пока не начал угрожать. И угрозы у него были бы совсем другие. На всякий случай, просто потому, что в ночи, полной мертвецов, слепо доверяются только глупые, а Саша не глупая, она поднимает ухват.

– Отойди от двери, я сначала посмотрю на тебя. И не за шкирку, а понесешь как принцессу.

Она почти слышит, как Мятежный закатывает глаза. Дверь она открывает быстро, вышибает одним ударом. Их стол – сплошной остров безопасности, ухват между ними. Мятежный стоит и улыбается с облегчением, как придурок. Придурок и есть. Как всегда, в крови. Ругает ее последними словами, матерится густо, со вкусом – ни один мертвяк так в жизни не скажет. Они не могут. Мятежный припоминает ей и упрямство, и бестолковость, и мерзкий характер. А облегчение на его лице совершенно осязаемое. Огромное такое, нечеловеческое облегчение. Знание того, что она цела. Сашу это удивляет не меньше. Она слышит, как Мятежный шумно выдыхает. Со стола она слетает пулей.