Пыльные перья

Саша оглядывается яростно, со все нарастающей паникой, пытается найти источник шума, но видит только пустые холодные сени. Старая прялка, будто с картинки о жизни Древней Руси, вилы, внезапно – автоматический опрыскиватель и бог знает что еще. Вилы. Саша мысленно возвращается к ним, хватает – огромные, явно ей не по размеру. Вилы – это хорошо. Это металл. Крик повторяется. Девчонка кричит так, будто уже сдалась, и голос ее подводит, в конце виляет некрасиво. Раз.

Черт, черт, черт, черт. Сашин организм продолжает настойчиво говорить ей «нет». Непривычная к бегу, к бегу с вилами – вдвойне: правый бок у нее горит огнем, а перед глазами все прыгает. Саша влетает в комнату, где кричали. Среди перевернутых стульев, разбросанных книг – абсолютного хаоса – видит наконец ее. Девушка не кричит, старается стать как можно меньше, темные мокрые волосы облепляют ее, будто кокон. На секунду всего она кажется Саше знакомой. А после все темнеет. Два.

Девушка маленькая такая, а утопленник над ней огромный. Это от него в комнате пахнет не теплом дома, а тиной и размокшей падалью. Это он заливает девушку ледяной и наверняка стухшей водой. Ее, пол, книги на полу – с утопленников вода всегда льется, никогда не заканчивается. И Саша стоит в этой воде, в этой гнили, чувствует, как вода заливает ей белые кроссовки. Как вонь пролезает в нос, и хочется содрать ее с лица вместе с кожей, вытащить, выпустить. Утопленник делает шаг. Три.

Время резиновое, а потом его будто совсем нет. Саша видит только голый затылок, волосы на нем давно вылезли, утекли вместе с водой. Кожа серо-синяя, рыхлая. Если он сейчас сделает еще хоть один шаг…

– Стой!

Саша не ждет, что он послушается, хотя бы замедлится, но на секунду он застывает все равно. Саше дышать нечем, внутри все жжется, сдавливает.

Это раз, это два, и это три. Древком от вил она лупит без разбора – колоть боится, а крови нет, кровь у него – одна вода, льется во все стороны, Саша чувствует, что потом ее и девушку тоже можно будет выжимать. От вони начинают слезиться глаза, на языке прочно селится тинный привкус, Саша сжимает зубы крепче, но от гнили не отгородиться.

Живой человек бы свалился. Неважно, сильная ты или слабая, яростный удар мало кого оставит равнодушным. А утопленник стоит – рыхлый террикон гнили, – стоит и не думает даже шевелиться. Будто прорвавшийся мертвой водой нарыв посреди комнаты. Он начинает поворачиваться медленно-медленно, в нем нет прыти ни живого, ни упыря. Но если он повернется… Саше становится не по себе, она решительно не хочет смотреть ему в лицо.

Внутри у Саши будто установлена, надежно зафиксирована пружина.

– Ну нет уж. Сдохни, сдохни, сдохни, сдохни! – Она колотит его до тех пор, пока не устанут, не заноют руки. Уже устали. Уже заныли. Собственный голос она едва узнает, хриплый и сорванный, она не помнит, что кричала до этого, но кто-то же кричал, кто-то кричал, помимо девчонки. Утопленнику ее призывы сдохнуть безразличны. Он уже успел это сделать, и сдохнуть по-настоящему можно только один раз.

Саша сама не умеет, так и не научилась, но помнит, что ей пытались показывать. Она от знаний все увиливала. Утопленник свое тело несет тяжело и грузно, и хочет она того или нет, но вот оно – его лицо. Мокрое, с будто вываренными глазами, зрачки похожи на лежалую вату, ресницы давно вылезли, губы синие, куда ни посмотри – гниль, гниль, гниль.

Саша перехватывает вилы крепче, что еще между ними есть. Одни вилы, расстояние в полтора метра в лучшем случае, секунд тридцать ее времени. Его-то время давно вышло, и, значит, ему можно абсолютно все. А больше ничего между ними нет, ничего не осталось.

В коридоре шум, отборный мат Мятежного, а это значит, они здесь, а это значит… Ничего это не значит. Саша бросается вперед, выставив вилы перед собой, утопленник, видимо, тоже решает сделать выбор в пользу более настойчивой жертвы. Бесы говорят: чем они живее, тем больше бегают, тем вкуснее.

Саша всаживает в него вилы со всей дури, а дури в ней сейчас много, хватит на троих девочек ее размера. С отчаянным, дурацким совершенно воплем, будто если она добавит еще громкости, то и вилы в него войдут легче. Ну же! Она напирает до тех пор, пока не убеждается, что мертвая плоть подалась. Пока ледяная вода не начинает течь ей на пальцы. Их сводит моментально, скручивает, Саша древко не выпускает, держит изо всех сил, дальше протолкнуть, дальше. Рука касается края его костюма, он что же, топился в костюме? Его топили в костюме? Неважно. Все это неважно.

И как же хорошо, что он совсем не похож на человека. Человека бы колоть смогла вряд ли. Человека было бы страшно.

Саша поднимает глаза, нижняя часть черенка все еще намертво зажата в пальцах. У утопленника вид озадаченный, будто все это уже с ним случалось – он просто забыл.

Он смотрит Саше в глаза, долго, недоуменно, будто ждет, что она ему ответит.