Пыльные перья

«Какая охренительная честь», – скалился Мятежный. Саша этот вечер помнила прекрасно, потому что ей хотелось выцарапать кому-нибудь глаза, потому что Тайная Организация Зрячих в Москве честно работать не умела, потому что перед Виктором на коленях стояла вся Москва и вся Сказка, потому что он был совершенно беспощаден. Виктор – это значило никаких вторых шансов. Удивила всех Валли, которая при упоминании Виктора будто поникла, попыталась слиться со стеной, и это было так непохоже на их Валли. Пусть она никогда не кричала, но ее танковое неотвратимое присутствие ощущалось всегда.

Саша помнила четко, как Валли поднялась, глаза у нее нехорошо сверкали, в них будто шумел и злился весь Сказочный лес, а черты лица проступили еще ярче, чем обычно. В эту секунду она была почти страшной. Если бы не улыбалась, тоже зубасто, прикус у нее был неправильный, и это отчего-то придавало ей сходство с подростком.

«А мы везем даже Иванушку с собой. Я смотрю, они там всерьез намерены меня сместить. Что ж. Пусть приходят». Валли снова было двадцать с хвостиком, и она была той девушкой, которой дали в руки тонущий корабль Центра в городе над Волгой, будто утешительный приз для дочери знаменитого московского зрячего, с которым, говорят, советовался Сам. Не ссылка, вовсе нет. Важное задание. Валли была девушкой, которая знала, что ее наказывают, потому что она всегда была чуточку «больше, чем…» Больше, чем дочка знаменитого папы. Больше, чем столичная штучка. Больше, чем хорошая студентка. Московские зрячие очень не любили девушек, которые много думают, и еще больше не любили девушек, которые озвучивают свои опасные идеи и предлагают новые порядки, где им, унылым престарелым сухарям, места больше не было.

Валли была штормовой. Центр был ее старшим ребенком, она поднимала его из руин после предыдущего, впавшего в беспробудный маразм управляющего. Долго, своими собственными руками. Еще дольше договаривалась с местными малыми бесами. Область была образцовой до появления пришлых колдунов. Валли свою ошибку понимала. Понимала, что эту дрянь на свою территорию допустила она сама. И потому горела каждую секунду, желая эту ошибку исправить. Горела слишком сильно, до почти полного выгорания, Саша отмечала это, украдкой глядя на нее. Но у Валли ничего, кроме этого Центра, не было. Разве что репутация взбалмошной бунтарки, верящей в Сказку, бывшей любовницы Виктора и весь груз воспоминаний, оставленный в Москве? Для нее Центр был домом, который она выстроила для себя сама. Грин наблюдал за ними молча, огоньки плясали у него в глазах, и один, самый маленький и самый жаркий, будто поселился между пальцев. Огонь находит в тебе дом.

«Пусть попробуют».

Недели пролетели как в тумане, не поймать, не уцепиться. Это были, наверное, самые быстрые и самые напряженные две недели в жизни Центра. Не слышно было даже привычной ругани Мятежного и Саши. Это были самые страшные две недели в жизни Центра, потому что каждый пытался защитить свое, которое наверняка попытаются отобрать. Совсем скоро. Это не дом. Впервые за все время, кажется, Саша думала в этом ключе. Но может быть хуже. Это не Дом, но в их силах сделать так, что дома уже никогда и не будет. Что они меня отсюда не выпустят, я знаю эти штрафы и бесконечные продления контрактов. А этого я хочу меньше всего. Это не дом. Но это все равно нужно защитить.

Двадцать девятого сентября все часы в Центре попытались сойти с ума. Пока обитатели Центра старались сохранить его, Центр силился уберечь их в ответ. Все часы пошли в обратную сторону. Пусть октябрь никогда не наступит, мы останемся в этой временной петле навечно, и никто нас здесь не достанет. Мы будем здесь – будто скрипел им в уши старый Центр.

Валли смеялась:

– Благодарю тебя, мой старый ворчливый друг, за помощь. Но гостей мы все же встретим. Саша, ты переведешь часы?

Саша фыркнула, растеряв львиную долю неприятия, она все еще оставалась несломленной в своем нежелании выполнять лишнюю работу.

– Валли, если ты хочешь, чтобы я не путалась у тебя под ногами, так и скажи. У нас все часы висят на уровне Мятежного. То есть под потолком. Но хорошо. Я попробую. Только из любви к часам.

Часы каждую минуту, каждую секунду говорили ей, что скоро все закончится. Что скоро можно будет вернуться домой. Где бы дом ни был.