Пыльные перья

Саше было смешно: на них с неотвратимостью айсберга надвигался Виктор. Надвигался Иван. Они в этом раскладе были даже не «Титаником». Они в этом раскладе были что тот же маленький катерок из мультфильма. Саша помнила, что в детстве над этим мультиком почему-то всегда плакала. Так или иначе, Центр в очередной раз грозил улететь к чертям, и вот она – лазает по стенам, пытаясь перевести все часы. И откуда в Центре столько часов?

Она скорее заглянула проверить оружейную, чем действительно надеялась обнаружить там часы. Обнаружила только Грина, он молча задумчиво пересчитывал колья, укладывал их по местам. Услышав – скорее, даже почувствовав – Сашу в дверях, он обернулся, и она точно знала, что вот теперь бежать некуда. И деваться некуда.

И в оружейной нет часов.

Последние две недели полного хаоса были удобны, были по-своему умиротворенными. Никто никого не избегал и уж точно никто ни с кем не ругался, их просто поглотила рутина, и в этом не было ничего противоестественного, ведь дел становилось больше с каждым днем. Грин оправился от последнего приступа, выглядел на порядок лучше. Сейчас смотрел на нее напряженно. Встревоженно.

У него был этот замечательный взгляд, который методично, очень ловко, змейкой пролезает в душу и поселяется там, а ты четко знаешь, что он видит тебя насквозь.

– Саша? Слушай… – Даже если он встревожен – нет, даже если он потерян, катастрофически, – он все равно улыбался ей так, будто перед ним был самый лучший человек в мире. Или один из них. Саша впервые не знала, что с ним делать, и ненавидела ощущать с ним хоть какую-то неловкость. Сказать ему, что все это время скучала? Сказать, что она видела их в библиотеке? Или что даже никакая сцена в библиотеке не была нужна, чтобы догадаться, что у них с Мятежным воцарился мир? Неясно только, что этот мир значит для нее. И Саша почему-то в свою очередь делала все, чтобы ее невозможно было удержать лишнюю секунду.

Желание бежать какое-то глупое, иррациональное. Ты хочешь уйти. И еще больше хочешь остаться. И совершенно не знаешь, что ждет тебя впереди, потому со своим будущим ты предпочитаешь не встречаться. Очень разумно. Очень по-взрослому.

Она отозвалась так же негромко, будто многочисленное разномастное оружие может их здесь услышать:

– Я часы перевожу.

В оружейной не было часов, и экран его телефона на столе был черным, а значит, в оружейной времени не было вовсе. Время двадцать девятого сентября нарушило все свои законы.

Грин подошел ближе, осторожно, будто боялся ее спугнуть. Она действительно была напугана: это волнение, ежик в желудке, учащенное дыхание. Грин выглядел испуганным тоже, Саша видела свое отражение у него в глазах, и ей казалось, что она немного рябит, неровная, дерганая. Грин спрашивал мягко:

– Ты на меня злишься?

Как я могу на тебя злиться?

Грин дотронулся до ее запястья, будто пробуя почву, а почва была нетвердой, тот же зыбучий песок. Она не смогла удержаться – напряжение, легкое, едва заметное, совершенно достаточное для того, чтобы он успел его заметить и так же осторожно убрать руку. Ну до чего глупо.

– Я не на тебя злюсь. – Поспеши, скорее, говори, убеди его. В конце концов, это не будет даже неправдой. – Если это имеет значение, я злюсь на Мятежного.

С Марком Мятежным они не сказали друг другу ни слова, помимо официального «передай, пожалуйста, книгу» и прочей бытовой ерунды в этом духе с того самого памятного разговора. Мятежному стоило сказать ей спасибо. Хотя былое великолепие счастливого пса с него и слетело. Он с каждым днем будто становился все более побитым, будто понятия не имел, что делать со свалившимся на его голову счастьем. Или черт знает, что еще его беспокоило, Саша не собиралась снова лезть в его голову. Синяки давно сошли, а некоторые – видимо, внутренние – остались. И ныли.

– Что снова натворил Марк?

Вот уж этого Саша точно не собиралась ему рассказывать, замотала головой с такой энергией, что волосы посыпались ей на лицо. Нет уж. Грин почти улыбался, наблюдая за ней.

– Вы как кошка с собакой, знаешь?