Раб лампы

Зрелище не вселяло доверия. Только что я взял приз на «Синевидео-4» — Четвёртом фестивале независимого кино и телевидения в немецком Карлсруэ, — и на радостях обрядился в модные там дырявые штаны с пёстрыми заплатками.

В пряничном немецком городке так ходили все, а в эфирной зоне «Останкино» я первый.

И уж во всяком случае, первый из виденных ими главрежей.

— Успеем сделать хромакей до трёх? — с места в карьер взял я.

Они молча переглянулись.

— Это невозможно, — прозвучало в вязальном углу.

— Почему?

— Технически.

— Я вижу пульт, и на нем можно всё. Ведь так? — Это уже к выпускающей.

— В принципе-то да… — замялась она. — Но у нас тут это не принято. Надо написать техзаявку на хромакей и всё отладить.

— Кому заявку?

— Ну, главрежу.

— Сегодня ваш день, вам чертовски везёт: он пришёл сам. Пишите заявку на моё имя. На этот раз её не будут футболить по «Останкино», а подпишут при вас. Есть ручка с бумажкой?

Выпускающая действительно написала заявку на отладку — по-останкински, технический тракт хромакея в эфирной студии, и ещё не отработанным почерком я поставил одну из первых своих резолюций на полях: «Утверждаю». Оказавшись таким образом за бронёй, выпускающая режиссёрша как-то оживилась. Видимо, и самой за многие годы осточертело рассматривать попону.

— Ребята, — сказала она операторам, — за выгородкой, по-моему, хромакей.

Огорошенные Гога и Магога побрели в крохотный дикторский павильон при студии, и сквозь стекло в стене было видно, как они удивлены тем фактом, что столько лет прослужившая верой и правдой по-останкински выгородка, а по-русски занавеска анилиновых цветов, оказывается, скрывала прекрасный синий фон. Нужно было только её отдёрнуть. Очевидно, он прилагался к Олимпиаде, а потом за ненадобностью забылся.

Неужели техдиректор студии этого не знала?

Видимо, знала. Но на двор катила осень, и внучке нужен был свитер.

Я же почувствовал себя Буратино, который только что пробил носом старый холст в каморке папы Карло и обнаружил там вход в Волшебную страну. И ощутил, что в этой затхлой каморке прямо-таки по-андреевски благоухаю телевизионным эгрегором, скромным лепестком которого сейчас был.

— Н-да, надо же. Здесь, оказывается, всю жизнь был хромакей, — почесал затылок Гога.

— Но это ни о чём не говорит, — развёл руками Магога.

— Почему?

— Для хромакея нет света.

— Как это?

— Тот свет, что есть, предназначен только для портрета диктора. Ни корыта на заливайло, ни контрового. По-хорошему нужна бы солома с чахоткой[9].

— Пойдём-ка выйдем, брателло, — сказал я. И в коридоре вынул из сумки поочерёдно картинку для фона и литровую бутыль спирта «Рояль», бестселлера тех лет, позволявшего несколько дней не зависеть от прихотей полуночных таксистов. — Притащи корыто от соседей, а? И вот картинка на фон.

Через полчаса студия сияла всеми огнями.

Включая даже солому с чахоткой.

В углу с пюпитра, где стояла грамотно освещённая фоновая картинка, будто струился индиго-туман.

Итак, первые итоги: коллектив сколочен, хромакей есть.

Но вот проблема: неизвестно, в какой одежде придёт диктор. До сих пор ведь, как мы знаем, в этой студии не кеили[10], поэтому вполне возможно дежурная диктор наденет именно синее.

Ей это пойдёт, а для нас будет означать крах.

Можно, конечно, заранее предупредить о хромакее завтрашнего дежурного диктора и всё перенести на следующий день… но что-то непоправимо уйдёт.

Кураж.

Энергия момента, а с нею и помощь эгрегора. Надо биться до конца.

А как только выпускающая пригласила к нам диктора, чей черед дежурить выпал сегодня, я понял, что бой будет тяжёлым.

Сегодня в «Останкино» дежурила Инна Багрова.

Это была легендарный диктор. В незапамятные времена её принял в дикторский корпус председатель Гостелерадио СССР Дрищ, до этого курировавший село на Старой площади. Он стеснялся своего деревенского происхождения и выезжал в хозяйства нечасто. Регулярно бывал он только в поселке Белые Столбы Домодедовского района Подмосковья, и то не из-за заботы об урожае.

Там в бывших казармах охраны дачи Берии — от греха, то есть от интеллектуалов подальше — располагался Госфильмофонд СССР, где для партверхушки крутили западное кино. Дрищ тоже считал себя интеллектуалом, так как за много лет не пропустил ни одного такого просмотра.

Именно поэтому, когда образовалась кадровая дыра, его и посадили на «Останкино».

В дикторский корпус артистку массовки Театра имени Советской армии Инну Багрову он приказал зачислить из-за портретного сходства той с Софи Лорен.

Оно пригождалось всякий раз, когда советский телевизор должен был сообщить нечто щекотливое. Мужики млели от равномерного движения пунцовых губ под глазами с поволокой, а вторжение в Прагу или очередное повышение цен по просьбе трудящихся пропускали мимо ушей.

В жизни же Багрова была фригидна, и это знали все. За четверть века в «Останкино» не то что ни любовника — ни интрижки! Если кто из новеньких и начинал было… хватало одного выстрела из-под бровей, и Дон Жуан каменел. За это её прозвали Комиссаршей — по аналогии с «Оптимистической трагедией».

Тем смешнее байка о ней.