Раб лампы

Чтобы посмеяться, надо знать, что, когда звукорежиссёр на эфирном пульте выводит дикторский микрофон в эфир, на телевизионном языке он диктора «открывает». Ползунок «громкость» вниз на ноль — он его «зажимает».

И вот однажды на стол всесильному начальнику программы «Время» ложится докладная от самой сексуальной и одновременно самой фригидной дикторши страны.

«Прошу уволить звукорежиссёра Сосиску К.К. 17 апреля он зажал меня прямо в кадре, и я кончила без звука. Подпись: Багрова И.И.»

Вот она-то и вплыла в аппаратную.

Разумеется, во всём синем.

— Что случилось? — фирменным голосом спросила она с порога.

— Мы, Инна Игоревна, здесь революцию делаем, — сказал я. — Добро пожаловать в историю.

— А вы кто?

Аппаратная наперебой объяснила, кто.

— Слушайте, я уже в истории. Революций наобъявляла на три жизни вперёд. Теперь дожила, значит, и до останкинской.

Мы с операторами перемигнулись: комиссарша-то с юмором!

— И в чём революция?

Я показал обнаружившийся под попонкой хромакей и бескрайний горизонт на пюпитре, который должен теперь раскинуться за плечами Багровой вместо солдатских кальсон в сборочку.

Она быстро прикинула, пойдёт ли новоиспечённое индиго к ставшим родными за многие годы миллионам телезрителей глазам. Видимо, пойдёт.

— Пошли ставить свет?

— Уже стоит! — радостно отрапортовали Гога с Магогой, всё ещё не веря собственным ушам.

Заливайло на кей, солома рисующий, чахотка контровой… и комиссарша рвется по синему пиджаку, в кадре только голова.

— А что вы хотели? — раздается из вязального угла. — Предупредили бы нас заранее, мы бы подготовились. Спокойно поставили бы свет, Инна Игоревна подготовила бы хромакейный гардероб… Пришёл тут шашкой махать. Ты откуда такой?

— Вот как раз с Дона.

— Оно и видно.

— Слушайте! — раздалось по громкой связи. Это из павильона говорила комиссарша. — У меня в шкафу висит персиковая водолазка. Мне её никогда не разрешали в эфир, а я зачем-то попридержала в гримёрной. Как знала, что будет революция. Рискнём?

— А в чём риск? Делаем! — завопил я.

— Так надо же утвердить эфирный образ диктора канала?

— У кого?

— У главного режиссёра канала.

— Я он и есть.

— Извините, никак не привыкну. Может, всё-таки, у кого-то постарше? Например, у директора канала.

— Я его заместитель.

— Ну да, революция же. Забыла. Так еду вниз пере-одеваться?

И вот комиссарша во всем персиковом, а не в синем-сером, что уже само по себе революция;

— заливайло-солома-чахотка наяривают вовсю;

— Гога и Магога «на рогах»[11];

— эфирная режиссёрша плавно выводит за спину диктора фоновую картинку… и вся аппаратная ахает от восторга.

Диктор Багрова теперь не до боли знакомая миллионам людей с детства комиссарша — она женщина-птица. Во всем персиковом своём она парит над бесконечностью в индиго-тумане… красиво!

Вот только в эфир не выйти: причёска по краям «рвётся».

Гога и Магога притопили солому — рвётся.

Притопили заливайло — рвётся.

Поддали чахотки, чтобы отбить Инну Игоревну контровым от фона — ещё хуже.

Теперь не только рвётся, но и бьётся[12].

На часах полтретьего.

Комиссарша бьётся.

— У контраста запас есть? — Это я спрашиваю у выпускающей режиссёрши, есть ли ещё ход у ручки регулировки контраста картинки на пульте.

— На полной.

— Яркость?

— Выйдем за ОТК, — имеется в виду, что если «задрать» яркость картинки ручкой на пульте, биение может и прекратиться, но картинка перестанет отвечать узаконенным большевиками в «Останкино» параметрам чистоты.

— Рулим, — приказываю я.

Черт с ней, с чистотой — на часах без двадцати три. Сейчас по технологии будем отдавать сигнал центральной аппаратной. И что мы отдадим? Чистенький сигнал о том, что, несмотря на все старания эгрегора, революция не состоялась, что вечно над «Останкино» будет развеваться знамя цвета армейских кальсон?

Без четверти.

Ручки на пульте до отказа — комиссарша рвётся и бьётся. Если выйти так — опозорим саму идею телереволюции. Я же первый застрелюсь.

Все смотрят на меня. Революция переносится?

— Четвёртый канал центральной. — Раздается по громкой. — Готовы дать сигнал?

Отдиспетчированная открыла было рот рапортовать.

Как тут…

— Вы что здесь все, идиоты? — Внезапно раздаётся из угла с крючком и спицами. — Трещотку[13] не на сатураторе, а цветогенераторе надо крутить. Революционеры, понимаешь.

И с этими словами техдиректор студии швыряет пряжу и вразвалочку подходит не к передней, а к задней части приборного шкафа, где тоже, оказывается, есть ручки.

Кто бы знал?

Один поворот — небьющаяся и нервущаяся Инна Багрова над индиго-горизонтом вылетает навстречу новой телеэпохе.

Анна Викторовна — так звали техбабульку — умерла через полгода. Я убедил останкинское начальство похлопотать, чтобы положили не в Подмосковье, а поближе к внучке, так удобнее навещать.

Пошли навстречу — эгрегор своих не бросает.

Внучку, кстати, я потом видел в «Останкино». Узнал по свитеру.

Плёнка проматывается — март девяносто третьего.

Воскресное утро.

Мой первый прямой эфир в жизни.

Одиннадцатая студия нечеловеческими усилиями главного художника Четвёртого канала Серёжи Тимофеева сдана в срок до его гибели.