Раб лампы

Вжик! — наша залипла, сдали даже железные нервы. И тут же отработанным движением была вовзращена к жизни дежурной телефонисткой.

— Вот так и живём по воскресеньям, — подытожила она.

Голос опять показался мне знакомым.

Как, впрочем… и электросамовар немецкой марки.

Позвольте, не такой ли выиграли позапрошлым воскресеньем в нашей викторине, и не этим ли голосом?

— Скажите, — спросил я, — а что это за телефонная трубка без циферблата, но со штепселем на конце рядом с кипятильником у вас на столе?

— Уф, еле успел! Ленка, подключайся скорее, скоро конец эфира! — на пороге раздался другой знакомый голос.

И между шкафами вырос…

Кукарача

Безденежье и лысина свалились на голову некогда знаменитого певца Александра Щеднова одновременно.

В своё время телекамера выхватила юного солистика из стройных рядов Александровского хора в самый нужный момент.

Тогда ко Дню космонавтики неистощимый творческий дуэт — конвейер Каторыхин — Кацман (хотя по чести надо бы не в этой последовательности) приготовил новый непобедимый хит «Пламя земных сердец». Но народный артист СССР Печиборщ, по всему обречённый на его исполнение, накануне репетиции запил с внезапно нагрянувшим в Москву начальником золотодобывающей артели из города Бодайбо, от серого хемингуэевского свитера которого веяло мудростью и загулом.

— Да вот пусть хоть он споёт! — до глубины души возмущённые Каторыхин — Кацман ткнули пальцем в телевизор, показывавший Председателю Гостелерадио отснятый накануне александровский номер «Калинка-малинка».

На экране в этот миг хор как раз отбомбил рефрен, оставив один на один с судьбой юного гнесинца, пере-одетого лейтенантом. Желейным голосом гнесинец умолял положить его спать под сосною.

— А кто это? — сощурился в очки Председатель Гос-телерадио СССР.

— А неважно. Этот Печиборщ до нас тоже был никто.

С экрана на Председателя смотрело добротно сработанное лицо юноши-хлыстуна, выражавшее готовность за веру валить корабельные сосны, наполняя непроходимую тайгу звонкими русскими песнями, хоть бы при этом в рот лез гнус.

— Ну что ж, голос есть, лицо подходит, — сказал Председатель. — Рискнём.

Двадцать лет с тех пор, как наступал День космонавтики, наступала неделя Александра Щеднова. С утра до вечера по телевидению и радио он нёс «сквозь холодные дали галактик пламя наших земных сердец».

Притом нёс он их в записи, само физическое тело его несло в эти дни означенное пламя по восторженным дворцам культуры, эскадрильям, эскадрам и золотодобывающим артелям.

И уже с ним отправлялся в запой мудрый и несгибаемый по неделям хемингуэевский свитер.

И обложка журнала «Кругозор» освещала кельи девичьих общежитий отчаянно наретушированным лицом Щеднова.

Как вдруг всё кончилось.

Председатель, Кацман — Каторыхин (хотя по чести надо бы не в этой последовательности), а с ними и всё поколение тех лет ушли — сначала на пенсию, кто на какую, а потом уж и в эфир телеканала «Ностальгия». С их уходом на телевидение пришли с Запада обезьяньи ритмы, а с ними безвкусица и мелкотемье.

Этот момент Щеднов как-то просмотрел, что и было его роковой ошибкой.

За ним ещё высились дюралевые крылья космических телерадиоконцертов, когда в останкинской курилке к нему подошёл весь в чёрном лидер бит-группы «Расстрел». Подошел то ли концепутально, то ли надеясь на этих-то самых крыльях малёха подвзлететь.

— Здравствуйте, — его учтивая улыбка не вязалась с черепом на шее. — Вы любимый певец моей мамы.

— Мамы? А вам самому что мешает меня любить? — оторвался от стайки экскурсанток по «Останкино» изрядно раздавшийся, но всё ещё совсем как в телевизоре Щеднов.

— Та ничё и не мешает.

— Чем же могу служить?

— Та я хотел, короче, спеть с вами песню.

— Кто автор?

— Та я.

— А вы, голубчик, собственно, кто?

— Та у меня своя группа, короче. И можно спеть.

— Кому можно, кому нет. Как называется?

— Что — группа или песня?

— И то и другое.

— Та группа «Расстрел», короче, а песня «Не волнуйся, мама, ничего не будет хорошо»[14]. Вставляет? — парень подмигнул. — У нас завтра есть время на базе, короче, могли бы репетнуть. Та и писанём тут же.

От такой наглости Щеднова передернуло.

— Слушайте, как вы попали в «Останкино»?! — только и смог проговорить он.

Как тут же принял самую доброжелательную позу. Потому что в курилке появилась Алюся Свирь, десятилетиями она работала валькирией славы.

В том смысле, что можно было месяцами пить чай из пакетиков в останкинской музыкалке, и всё были одни разговоры, пока тебе не звонила Алюся Свирь. Она работала ассистенткой режиссёра на всех программах и концертах, и только её сладкий голос в телефоне означал: тебя включили в концерт.

Ты всё ещё в профессии.

Щеднов приосанился: как и у всех, у Алюси и с ним что-то было.

— Вас хрен найдёшь! — с ходу застрочила валькирия. — Вы где?

— Дык вот он я, — подразвёл руками Щеднов, приготовившись к привычной подручке.

— Привет, Сашок! — кивнула Алюся. — Быстро в студию, мотор через минуту, — и с этими словами она, ловко обогнув оттопыренный локоть Щеднова, матерински обвила руками расстрельного лидера.