Раб Петров

– Экое диво, ваша милость! Как это за ночь мороз-то так разошёлся! Кабы вот наш новичок вчерашний повременил один день, так не пришлось бы ему через брод по пояс в ледяной воде топать! По льду бы прошёл.

– Лёд, верно, ещё ненадёжен, – возразил Корчмин. – Надобно команду дать полкам, чтобы не смели с берега на лёд покудова спускаться. Да и новичок этот… Поди-ка Гаврила, глянь, как он там, не расхворался за ночь?

* * *

Когда Гаврила переступил порог лазарета, Андрей был уже на ногах, одет и умыт. Он поздоровался и спросил, когда инженер приказал выходить на работу. Гаврила всматривался в новичка с изумлением: вчера он сам буквально на руках принёс его сюда и уложил на лавку, а сегодня, гляди-ка!

– Ни за что бы не поверил! Мы с его милостью уж думали, как бы не хоронить тебя через несколько дней пришлось, а ты, вишь, оклемался!

– Это всё пустяки, – сдержанно улыбнулся Андрей. – Спасибо тебе, Гаврила, за беспокойство.

* * *

Несколько дней спустя, когда они с ребятами из Толбухинского полка прорубали лёд и опускали туда ряжевые срубы, наполненные булыжником, он старался работать изо всех сил, намеренно не позволял себе ни на мгновение расслабиться. Он хотел довести себя до изнеможения, чтобы потом поесть и повалиться замертво спать. Так не хотелось больше ни думать, ни бояться, ни вспоминать.

В какой-то момент Андрей позавидовал товарищам – это были всё солдатики из простых семей, и все думы и мечты их тоже были простыми: вот бы скорее закончить службу, получить вознаграждение, отправиться домой, заняться хозяйством, стать полегоньку на ноги… Да вот не скоро, как говорили, это случится!

Но даже работа не могла полностью отвлечь его от непрерывно кружащихся мыслей, всё об одном и том же. Если он сумел сюда добраться, если здесь его никто не будет искать, если с сестрой и отцом, оставленными во Пскове будет всё в порядке… Андрей приказывал изумруду «молчать»: что бы ни случилось – не вспыхивать, не поддерживать его сил – иначе, если кто-то, не дай Бог, заподозрит, что с новым работником что-то не так, могут и заинтересоваться всерьёз, кто он такой и откуда. Вот тот же инженер Корчмин, который наблюдал за ним с любопытством, или вчерашний прапорщик, что проводил его в офицерский домик. Пока они ничего не заметили, но всё же, пожалуй, он привлёк слишком много внимания своим странным появлением на Котлине.

Андрей опускал глаза и ещё усерднее принимался колотить ломом лёд, не щадя себя, помогал солдатикам таскать тяжеленные бревенчатые срубы…

* * *

Он не скрывал от себя, что была минута, когда ему в голову пришла мысль о бегстве обратно, в зачарованный лес, в объятия Гинтаре! Ведь она, наверное, примет его, не прогонит, а там Андрюса уже никто никогда не найдёт. И тут же он устыдился собственной трусости и малодушия. Нет, разумеется, это не выход. Однако, благодаря письму, полученному от деда, снова, в который раз уже разбивались в прах его надежды начать новую счастливую жизнь.

«Я пишу к тебе, Андрюс, – говорилось в письме, – так как не верю в то, что говорит про тебя мой сын Кристиан. Знай, что я возражал и возражаю против его обвинений, но, увы, повлиять на него не могу. С тех пор, как вы с семьёй покинули Смоленск, Кристиан сам не свой. Я не узнаю его. Правда, он и раньше был изворотлив и жаден сверх меры, но никто не называл его подлецом. Сейчас же… Больно писать такое о родном сыне!

Я расскажу по порядку. Как ты помнишь, перед вашим отъездом Кристиан обвинил тебя в поджоге цирюльни, причём совершенно безо всяких на то оснований. Никто из соседей не заметил тебя рядом с цирюльней в ту ночь, никто даже не видел никаких человеческих следов вокруг. Но Кристиан отчего-то уверился, что это ты!

После того, как вы уехали, я поговорил с сыном и употребил всё моё влияние на него, дабы тот не позорил нашу семью и не выдвигал против тебя никаких обвинений. Думал я тогда, что мне удалось убедить его. Затем, по прошествии нескольких лет, я решил, что уж теперь-то его странная ненависть к тебе точно угасла, ибо для неё больше нет никаких причин. К сожалению, я ошибался.

Некоторое время назад на наш дом напали грабители. Это произошло в одну из ночей, когда Кристиан с женой были в отъезде, а я, на свою беду, отправился в гости к моему старому товарищу и всю ночь играл у него в карты. Когда я вернулся, то обнаружил страшную картину: замки на дверях были сломаны, в комнатах беспорядок и повсюду следы от грязных сапог… Наше столовое серебро, мои пистолеты и шпага, моя меховая шуба и накидки, небольшой сундучок с серебряными монетами, несколько персидских ковров, наша парадная упряжь – всё пропало. В комнатах Кристиана тоже был разгром. У его супруги украли все драгоценности, у него самого – серебряную цепь и старинный перстень, оставленный ему моим отцом. Как оказалось, там было и ещё что-то, о чём Кристиан толком не хочет говорить.