Раб Петров

Судорога вроде и прекратилась, но царь по-прежнему не мог говорить, только мычал и тыкал куда-то пальцем, будто годовалый младенец. Андрюс подложил ему под голову подушку, продолжая удерживать спасительный «кокон» вокруг тела государя, что помогал от судорог. Мало-помалу Пётр Алексеевич начал дышать спокойней, беспорядочные движения руками прекратились совсем. Андрей ослабил «тиски» изумруда, приказав ровной, тонкой струйкой силы согревать и поддерживать измученного царя.

– Да чтоб вам провалиться, черти проклятые, олухи! – за стеной раздавалась ругань. Неужели лекаря до сих пор не привели?!

– Андрей… – тихо произнёс государь, слабым, но ровным голосом.

Неужели ему лучше, слава Богу?

Тук-тук-тук, раздались за спиной леденящие звуки, совсем как тогда, в зале. Андрей обернулся, и волосы у него на голове зашевелились от ужаса: они, оказывается, были совсем рядом. В своих красных кафтанах, меховых шапках, с остро заточенными бердышами в руках. Синие лица, вспухшие губы… Они были мертвы, но казались полностью реальными; Андрей вовсе не чувствовал уверенности, что оружие в руках повешенных стрельцов не причинит им с государем никакого вреда…

Не рассуждая, он вскинул руку, одновременно возвращая прежний защитный кокон государю; ударил по призракам шквалом изумрудных искр, их было так много, что доски пола буквально задымились. Первые три фигуры начали подёргиваться дымкой, таять; однако на их место тут же заступали другие.

Андрей выпрямился во весь рост. Не желая оставлять императора без поддержки, он оставил часть силы камня с ним. Изумруд продолжал выбрасывать искры, но то ли этого уже было мало, то ли Андрей так и не научился использовать его должным образом… Он лишь заслонил Петра Алексеевича собой, прикрыл глаза, представляя, как собирает, сжимает чары изумруда вместе, чтобы одним ударом покончить с врагом…

Красно-зелёная молния ударила как-то внезапно: вся комната осветилась, будто в солнечный полдень – даже тлеющие в печи угольки стали невидимыми. И тут ему показалось, что чья-то мощная рука разом выдернула сердце у него из груди.

* * *

Над ним склонились царь, Меншиков и лекарь. Андрей быстро приподнялся на локтях, огляделся: он лежал на лавке в той небольшой комнатушке, где Александр Данилович оставил их с государем.

– Вот, ваше величество, как изволишь видеть, живой паренёк ваш, – промолвил лекарь. – Угорел, небось, а то и перепил…

– Что это у тебя, ожог какой? Угли, что ли, рукою схватил? – перебил врача востроглазый Меншиков.

И правда, ладонь и пальцы левой руки невыносимо жгло; пока лекарь осматривал руку, Андрей старался лишь не шипеть от боли.

– Должно быть, о печку рукой опёрся, – выговорил он. – Государь, как вы?

– Лучше мне, – голос Петра Алексеевича прозвучал спокойно и ровно. От его нервозности и ужаса не осталось и следа; он выглядел сильно утомлённым, говорил и двигался вяло и замедленно. – Вовремя лекаря нашли. Встать-то сможешь?

Встать получилось, хотя и не сразу. Но они ведь могли и вернуться, а лежать и восстанавливать силы – не было времени. Правду сказать, после поединка с повешенными стрельцами Андрей чувствовал себя слабее новорождённого дитяти, и не представлял, что сможет сделать, если проклятые существа вздумают напасть прямо сейчас.

Пётр направился обратно в залу; Андрей сделал знак Меншикову задержаться.

– Что, как его величество, худо ему было?

– Нет, – Александр Данилович казался удивлённым. – Припадок совсем прекратился, когда мы пришли. Лекарь ему снадобье какое-то дал, вот и всё. А с тобой-то что? Ты ведь и вина не пил.

Ну, Александр Данилович, вот ведь глазастый! Ничего от него не скроешь.

– Пил немного, да что-то видно, не впрок пошло, – соврал Андрей. – Я больше рейнское люблю, а эта ваша калгановая мне крепковата.

– Ладно! – проворчал губернатор. – Сейчас вот велю вам с государем красненького сладкого принести. Авось, повеселеете.

* * *

Насчёт «повеселеете» Меншиков ошибался: Пётр Алексеевич хотя и вернулся в большую залу, продолжал выпивать, курить трубку, отведывать новые яства, но всё больше мрачнел. Припадок, что поразил его некоторое время назад, словно бы продолжался, в виде невероятной вспыльчивости и ярости. Он говорил грубые, обидные слова окружающим, заставил нескольких гостей опорожнить до дна огромные кубки с вином, отчего несчастные едва не свалились без чувств. Одного скрутил приступ рвоты, другой принялся ползать на карачках по полу, хрюкать и тыкаться лицом, будто хряк рылом, в башмаки танцующих пар. Царь же хохотал громко и зло. Заставлял он пить и дам, даже девиц. К хорошенькой, бледной панне Рутовской, что находилась целиком в тени своей матери, подошёл, спросил о чём-то – девица залилась румянцем, а император схватил её в объятия и впился в розовые уста грубым поцелуем. Прервать сие действо удалось только благодаря вмешательству Катерины Алексеевны.