Раб Петров

– Я… Я… Женат я, государь! – выпалил Андрей и тут же понизил голос: он заметил, что некоторые из гостей с любопытством прислушиваются к беседе.

А уж сидевшая неподалёку пани Терезия Рутовская и вовсе вытянула шею и буравила его взглядом.

– Вот те раз! – удивился Пётр Алексеевич, а Меншиков изумлённо покачал головой. – Что же молчал-то?!

– Вы до сего дня не изволили об этом спрашивать…

– Вон, значит, как! И где же твоя супруга нынче?

– Она… На родине моей осталась, – выдавил Андрей, уже зная, каким будет следующий вопрос.

– Что же сюда её не привезёшь? Чай, жена – Бог велит вместе жить, а не порознь! Разве же тебе запрещал кто? Устроится тут с удобством, глядишь, и на крестины скоро позовёте, а то, что же так, – говорил Меншиков.

– Прав Александр! – решительно подтвердил государь. – Давай-ка, Андрей, привози в Питербурх супругу свою!

Андрей содрогнулся, на миг представив среди этого пьяного сборища свою красавицу Гинтаре, диво лесное… Да что там – не пойдёт она на это никогда и ни за что!

– Я не могу! Жена моя в таком большом городе жить никогда не сможет. Она деревенская, язык наш знает плохо, когда много людей – боится, аж леденеет. Не приживётся она здесь. Не неволь, государь, прошу! Ради Бога, пусть живёт себе там, в глухомани, спокойно!

Как ни пытался он сдерживаться, в голосе прозвучало отчаяние – Пётр это заметил.

– Ладно уж, – проворчал он. – Ишь, напугался. Ну, пусть себе живёт там да ждёт тебя – только вот дождётся ли? А светлейший тебе и так прикажет девок пригнать, горячих, что огонь!

– Это можно, – подтвердил, щуря лукавые глаза, Меншиков.

Андрей не сразу осознал наступившую тишину, обернулся: оказывается, маэстро Сакконе перестал петь и собирался покинуть залу. Пётр Алексеевич как раз отправился освежиться.

– Эй, ты, как тебя… музыкант! – раздался грубый окрик. – Куда собрался? А ну, пой, пока прекратить не велели!

Это был Шафиров, тайный советник и дипломат, подобно многим соратникам государя имевший весьма низкое происхождение и вознёсшийся благодаря природному уму, удачливости и хорошему знанию языков. Меншиков терпеть не мог этого самодовольного ловкача, который, со своей стороны, платил ему тем же.

Маэстро Сакконе остановился, поклонился могущественному человеку и с извинениями попытался объяснить – на двух языках – что петь сегодня более не в силах, так как целая ночь пения, да ещё в сплошных клубах табачного дыма, могла стоит ему потери голоса…

Возможно, при Петре Алексеевиче ссоры и не произошло бы, поостереглись бы спорщики, но в тот раз остановить пьяного Шафирова и его ненавистного противника, Меншикова, было некому. Тайный советник, разгорячённый большим количество выпитого, грохнул тростью о пол и грубо приказал итальянцу петь дальше. Тот побледнел, ибо был не тем человеком, что позволил бы обращаться с собой как со скотиной.

– Уймись, Пётр Павлович, – коротко бросил Меншиков Шафирову. – Маэстро – не холоп тебе. Сказано: не может больше петь!

Навряд ли Александр Данилович всерьёз беспокоился о музыканте, однако такого нарушения субординации в своём доме он стерпеть не мог.

– Что-о, не холоп?! Может, твой маэстро ещё заявит, что желает, а что нет? Пусть поёт по-хорошему, а не то…

– Уймись, Шафиров, – от небрежного тона губернатора у дипломата глаза налились кровью. – Ты не хозяин тут, в своём доме распоряжайся!

– Я сюда по приказу государя прибыл, а не по твоему велению! – заорал Шафиров. – И нечего тут указывать, что мне делать надо! Пой, сказал! Что стоишь как пень?! – это относилось уже к маэстро Сакконе. А поскольку тот продолжал стоять, Шафиров, слегка пошатнувшись подскочил к нему и пихнул ногой в сторону небольших подмостков, заменявших сцену…

В чёрных глазах маэстро вспыхнули искры гнева, а его рука инстинктивно дёрнулась к тому месту, где обычно находилась шпага. Однако, к счастью для Шафирова, музыкант в тот вечер, разумеется, был безоружен. Иначе, Андрей не сомневался, пьяного дипломата уже проткнули бы насквозь.

– Что? Да ты уж не на дуэль ли царского советника вызвать собрался? – расхохотался Шафиров. – Ишь чего удумал, фигляр, скоморох!

Он замахнулся тростью, и, несомненно, нанёс бы Сакконе сильный удар, если бы Андрей, бросившись вперёд, не перехватил его руку. В эту минуту единственный, о ком он беспокоился, был маэстро, ибо тот мог бы серьёзно пострадать, если бы дал Шафирову отпор.

– Маэстро, пожалуйста, не связывайтесь, – прошептал он.

Тот стиснул зубы, но отступил – даже со своим горячим нравом и отличным владением шпагой певец понимал, что при дворе русского царя он полностью бесправен перед такими людьми…

– Grazie, amico mio, – бросил он Андрею.

– Эт-то что ещё такое? – закуражился было Шафиров, наступая на Андрея, но было поздно: по знаку Меншикова к ним уже подскочила челядь.

Ругающегося дипломата со смехом и шутками выдворили из зала. Вернулся государь, чуть повеселевший, подхватил под руку Катерину Алексеевну, велел скрипачам играть… Андрей устало опустился обратно на стул. Хотя за окном начинало светлеть, казалось, эта ночь никогда не закончится.

* * *