Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Никто и никогда гласно не усомнился в качестве этого произведения. Никто публично не обратил внимания на различия в датировках и оценках подписи художника. Насколько мне известно, никто не попытался прочитать символику отдельных деталей картины и предметно сравнить качество живописи с безусловными работами Малевича того времени. Предпринимались только попытки достаточно примитивного «формального» анализа. И то в основном в рамках активной и не лишенной лукавства «предпродажной» подготовки. Так что все, написанное мной, является в буквальном смысле слова «освоением целины», поэтому заранее прошу прощения за возможные неточности, хотя я и старался их избегать, многажды старательно перепроверяя буквально каждый факт и каждую строчку.

Если где-то иной раз и прорывается мое личное отношение к тому или иному аспекту этой истории, то оно носит сугубо оценочный характер и не должно вредить беспристрастному анализу объективной информации. По возможности я категорически избегаю ссылок на устные сообщения, особенно если они повисают в воздухе без последующего документального подтверждения. Впрочем, если человек говорит «ничего не знаю» или не отвечает на вежливое письмо, то я оставляю за собой право упомянуть об этом. В особенности, если это «незнание» позднее опровергается убедительными документальными сведениями.

Я абсолютно исключаю из текста криминальный и коммерческий нарративы, хотя они, конечно, присутствуют в самом ближайшем оперативном доступе и готовы одним кликом компьютерной мышки ворваться в сугубо гуманитарный сюжет, щедро засыпая его именами, кличками, учеными званиями и суммами банковских переводов. Я не делаю этого по многим причинам, но прежде всего потому, что правовой дискурс полностью противоречил бы заявленной задаче использования эпистемологических, практически точных, достоверных методов, основанных исключительно на неоспоримых фактах.

До последних, подводящих итог страниц я по возможности также стараюсь избегать какой-либо моральной оценки, хотя и там нравственный ригоризм мне по большому счету чужд. Слово «фатум» если не нивелирует понятие свободы воли, то делает его более гибким и раздумчивым, учитывая всевозможные привходящие и форс-мажорные обстоятельства. Впрочем, я не могу иногда отказать себе в нарочитой демонстрации физиологической брезгливости, тем более, что чувство отвращения во многом предопределило написание этой работы, делая ее чем-то вроде генеральной уборки и санации помещения. Невозможно жить в комнате, не ликвидировав источник опасной инфекции или хотя бы не обработав ее локацию мощным обеззараживающим средством, каковым отчасти является эта книга.

Российское «право» на всем своем широком географическом пространстве от Москвы до самых до окраин и в сакральной плоскости — от «духоносных скреп» до «солсберецких скрипалей» — производит обманчивое впечатление. Внешне это суровая равнина, где царствуют закон и порядок. Но стоит опрометчиво ступить на нее, как, проваливаясь по уши в трясину, понимаешь свою ошибку. То, что казалось твердой почвой, на деле оборачивается зыбучими песками или вонючей топью, обитатели которой мастерски выучились жонглировать юридическими категориями, всегда оборачивая их в свою пользу, особенно в сфере практического применения. По-настоящему они опираются исключительно на административные связи, обусловленные властными вертикалями. Или их клановые и групповые аналоги, в том числе и коррупционные, лицеприятие и сиюминутную целесообразность. В вязком болоте, разумеется, есть радующие твердые островки исключения, но в целом «температура по больнице» близка к критическим значениям. Воевать с системой в одиночку бессмысленно, исключая случаи, когда война абсолютно неизбежна и является нравственной необходимостью. Надеяться на правозащитные или полицейские структуры бесполезно за их полным отсутствием или фиктивным, имитационным существованием.

Обычный человек из плоти и крови или тонет в этой пучине безвозвратно, или потрепанным и обессилевшим чудом выбирается на твердую почву, радуясь, что остался цел. Находятся и такие, что приноравливаются жить без воздуха, окончательно теряя человеческие облик и достоинство. И даже производят детей, уже органически понятия не имеющих о зеленой траве, синем море и свежем воздухе. Воспринимающих их как угрозу собственному благополучию.

Вот поэтому я напрочь отказываюсь от каких-либо правовых коннотаций, апеллируя только к фактам. Не будучи ограниченным в этой области никакими барьерами, кроме собственных «табу», обусловленных конфигурацией личности, я стараюсь держаться в плоскости достоверного знания, основанного только на фактах, не имеющих никакого прагматического значения. Они или есть, или их нет. Нет и не может быть препятствий, не позволяющих мне называть вещи своими именами.