Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Вместе с тем во всех вещах угадывалась единая узнаваемая авторская манера. Эти картины, как явствовало из лаконичного сопутствующего объяснения, были куплены на Васильевском острове неподалеку от Андреевского рынка в тесном подвальном магазинчике, торговавшем выморочным скарбом. Пожитками, оставшимися после смерти человека, не имевшего наследников, чье имущество, таким образом, перешло равнодушному государству.

То ли я запомнил с первого раза «густую» восточную фамилию — Джагупова. То ли это естественная аберрация памяти, оценивающей события прошлого с сегодняшней точки высокомерного всепонимания — не так важно, потому что множество раз это имя за последние годы назойливо крутилось у меня в голове, требуя если не кровавой кавказской вендетты, то хотя бы элементарной справедливости. И провозглашения простой человеческой и юридической правды.

Хотя вряд ли я вообще запомнил бы эту историю, когда бы не последующие события, растянутые на три, без малого, десятка лет. Данные мне тогда пояснения, требовавшие проверки и критического отношения, в дальнейшем смешались с другими, еще более недостоверными, а потом подверглись жестокой ревизии с помощью архивных данных, так что я, сказать по совести, отчетливо помню только сам факт придирчивого осмотра этих картин и весьма поверхностного их обсуждения. Важно отметить, что человек, показывавший мне картины, ничего не выдумывал. Он знал фамилию художника и не скрывал ее от возможных покупателей.

Следующий эпизод относится приблизительно к тому же времени, то есть к 93-94-м годам прошлого века, тысячелетия и исторической эпохи. Мы с давно покойным Соломоном Абрамовичем Шустером едем на моей машине в ближний пригород, кажется куда-то на Карельский перешеек, смотреть очередного «Малевича». Как раз тогда, как из рога изобилия или гигантского помойного ведра, ежедневно сыпались на публику удивительные живописные «шедевры». «Родченко», «Татлины», «Кандинские» в буквальном смысле слова «шли косяком». Эти «психические атаки клонов» были рассчитаны на то, что хоть одна из картин получит вожделенную экспертизу и обеспечит владельца или посредника большими деньгами на долгие годы. А может быть, на один поход в казино. Инфляция и социальная динамика лишали постсоветские банкноты функций капитала и сокровища, превращая их в подобие игральных фишек.

Рассказы о происхождении таинственных картин можно было классифицировать по законам формирования сюжетов русской волшебной сказки. В них, как правило, фигурировали пожилой профессор из Витебска (Полоцка, Одессы и т. п. мест, подобранных по принципу максимально затрудненной проверяемости), недавно отдавший Богу душу, и его домработница — чистая душой, сердцем и разумом благодетельная матрона, унаследовавшая гигантское собрание беспредметных картин, которое она незамедлительно желает продать, не чувствуя расположения к такому «холодному» и «головному» искусству, характеризуемому ей как «крестики-нолики какие-то».

Сама коллекция хранится в надежном и укромном месте, недоступном постороннему глазу, а сейчас в Петербурге наличествует лишь несколько работ, предложенных к продаже. Она настолько торопится к себе в богоспасаемый Мухосранск, что сделка должна быть совершена как можно скорее. Буквально немедленно. Даже на условиях заведомо невыигрышных для наивного продавца — сопутствующий рассказ о многомиллионных ценах западного рынка звучал рефреном в виде бесплатного приложения. Провинциальная домработница иногда проявляла удивительную осведомленность о колебаниях стоимости русского искусства в Лондоне и Нью-Йорке.

Разумеется, эти сюжеты предполагали вариативный набор наиболее правдоподобных версий на стадии кульминации, но завязка, как правило, была довольно однотипной и кроилась по единому шаблону. Разве что витебский профессор мог переродиться в какой-либо иной культурной ипостаси, предполагавшей наличие в его доме немыслимых авангардных сокровищ. В качестве приправ в рассказ иногда добавляли душещипательные элементы вроде чудовищных политических репрессий, кровавых расправ, конфискаций или военных приключений. Первое могло служить причиной сугубой секретности: «Эта картина была у нас спрятана. Вы представляете, что с нами сделали бы, узнай „они“ — палец указывает куда-то наверх в потолок, возводя поклеп на безвинных соседей, — что у нас хранится „Малевич“?» Особую роль всегда играла увлекательная «трофейная» фабула, примешивавшая к поднадоевшим отечественным людоедам Ежову, Абакумову, Меркулову и Рюмину элегантных Розенберга и Мюллера в исполнении Табакова и Броневого, но к моей истории она, к сожалению, не имеет никакого отношения[33].

* * *