Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

— А как же не учитывать механизмы сублимации и обостренное ощущение либидинозной катастрофы? Может быть, как раз наоборот? Только в этот период и только этот мастер мог написать такую глубокую вещь? Вспомните «Смерть Ивана Ильича». Для того, чтобы написать шедевр, не нужно высоких размышлений. Следует просто вовремя упасть с лестницы и толково умереть. Почему мы так охотно политизируем или психологизируем картину, но никогда ее не «физиологизируем»? Она же прежде всего телесна, материальна, и лишь потом люди усваивают ей свои «народные чаяния», как говорила Ахматова. Чем ближе человек к искусству или литературе, тем более он является монофизитом, фокусируясь исключительно на «духовном». О духовности этого «духовного» вежливо умолчим. А на самом деле, возможно, все обстоит совсем не так. Картина, в отличие от стихов и особенно музыки, всегда материальна. Это четыре дощечки (иногда больше), один квадратный метр тряпки, немного масла, красок и прочих расходных материалов. А все остальное — это человеческие воля, усилия и наши представления. Согласитесь, из уважения к азам методологии надо анализировать произведение искусства, распределяя физику и пневму в соотношениях хотя бы пятьдесят на пятьдесят.

— Но почему тогда никто и никогда об этом не слышал? Современники, ученики, семья должны были знать и помнить. Кто-нибудь да проговорился бы. Таинственная вещь — она взялась из ниоткуда. И, боюсь, уйдет в никуда. Я, если угодно, тоже не сегодня родился и провел в разговорах с людьми, близко знавшими Малевича, времени побольше, чем вы вообще размышляли на эту тему за всю вашу короткую и довольно безалаберную жизнь. Я говорю об Эндерах, прежде всего.

Она ведь держит в своих руках, украшенных перстнем — найдите мне кольцо хотя бы в одном портрете этого художника, — на ниточке не сумочку. Она держит сердце. Воплощение переменчивой судьбы, независимой от сухого рассудка. Может быть, даже взвешивает на каких-то незримых весах — «ты взвешен на весах и найден очень легким». Или играет им… Какая такая любовная драма в этот период жизни Малевича, у которого вся жизнь расписана учениками, родственниками и адептами, составившими фактически сгруппировавшуюся вокруг него секту? В хорошем и широком смысле слова, разумеется. Помните, как называлась статья в «Ленинградской правде», формально уничтожившая ГИНХУК? «Монастырь на госснабжении». И Пунин где-то пишет: «Супрематизм нельзя понять не войдя в секту». И это кольцо — на указательном пальце левой руки. Я навскидку не помню знаковую систему ношения колец, исключая обручальные, конечно. Но это ведь целый сигнальный кодекс. Система опознавательных знаков, по которой без слов и взглядов можно было дать знак посвященному. Оповестить об опасности, расположении, тревоге или неприязни. Понимаете, насколько мы обеднели, утратив эти навыки и языки?

— Ну да, не очень-то этот водевиль вяжется с нашим представлением о Малевиче. Может быть, она держит в руках не сердце, а простату? Предстательную железу. Увеличенную и гиперемированную притом. Вы уж извините, но при таких разговорах во мне всегда просыпается стихийный прозектор. Кстати, довольно часто в околомедицинском фольклоре используется эта шутливая аналогия. Сравнение сердца и простаты. А кольцо на указательном пальце, кажется, символ власти. Но точно не припомню. И странное сочетание мехового воротника и опушки на рукавах с супрематическими декоративными — иначе и не скажешь — элементами. Никакого глубинного смысла эти полоски иметь не могут. Мех, кольцо, золото головного убора — символы высокого статуса? Может быть, власти? Доминирования?

— Ну, это уже совсем вульгарно. Не надо при мне затрагивать некоторые темы и в особенности части тела. И даже гипотетически давать их в доверительное управление незнакомым дамам с кольцами всевластья.