Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Или давайте увидим в этом ридикюле маятник и обсудим его таинственное мантическое значение. И колебания от любви до ненависти, от смерти до рождения. И наоборот. Все это напоминает детский калейдоскоп или «игру в бисер», в которой ограниченное количество разноцветных стеклышек за счет одного мыслительного движения полностью меняет картину своего расположения и его предположительного толкования. Видите, стоило мне процитировать Кавафиса с его стекляшками вместо драгоценных камней, как они немедленно появились в другом месте. Да и в каждой блестке, оказывается, содержится буква. А в каждой букве цифра. И все вместе они составляют множество комбинаций таинственных слов и непонятных аббревиатур.

Но дама, только что показывавшая нам картину, напротив, концентрировала все внимание на формальных характеристиках, делая на них акцент и фактически выстраивая на этом фундаменте логику атрибуции. Стыдно признаться, но критики формальной школы, придумавшие ярлык «формалисты», были в чем-то правы. Не по существу, а по форме. Как можно говорить о таком важном предмете, игнорируя или сознательно уплощая его содержательную и символическую стороны? Это не отказ от формального анализа, от мимесиса. Это дополнение к нему. Точнее, наоборот. Формальный анализ должен идти последним. И знать свое место. Если только в картине нет ничего, кроме формы. Можно запутаться в этих взаимных придирках и пониманиях их сути. «Сосуд она, в котором красота, или огонь, мерцающий в сосуде». Для нас художник — прежде всего медиум, открывающий окна и двери в иные миры. А для большинства людей это производитель очень дорогих и красивых обоев. Разве не так?

— Мне кажется, что у Заболоцкого в сосуде «пустота». Но ваш вариант по сути правильнее. В идеале сосуд должен содержать «красоту» и быть «прекрасным». Единство формы и содержания. Это касается беспредметной живописи даже в большей степени, чем фигуративной. Ведь за ней лежит видение катастрофы, распад видимого мира на первоэлементы и рождение новой Вселенной. Не каждому дано заглянуть так глубоко в суть вещей. Для этого потребно мужество. Тертуллиан писал: «Для нас не имеет значения, какова форма, ибо мы почитаем бесформенные изображения». Странно, что его мысли никак не используют современные теоретики искусства. И призыв «бросить с парохода современности» всевозможных классиков не очень нов. «Уничтожайте памятники нечестия», — сказано за 1800 лет до Маяковского. Еще полчаса, и я, пожалуй, могу сдавать в очередной раз кандидатский минимум по марксизму-ленинизму.

— Вряд ли. У Маркса внутри довольно пошлого сосуда, архитектурно напоминающего торт «Полярный» или одесский оперный театр, не красота, а бесчеловечное учение о классовой борьбе и прочие «наукообразные» кошмары. А у нас сновидения, свободные ассоциации и затаенные желания. И, кроме того, вы знаете, мы уже приехали. Во двор заверните, пожалуйста.

Должен сказать, что довольно непросто воскрешать в памяти «пустодорожную» болтовню тридцатилетней давности, совершенно не предполагавшую самой сутью своей быть запечатленной в вечности. Она выглядит дурацкой, наивной, хаотичной, претенциозной и бессистемной. Все равно, что пересказывать пьяный разговор в ночном купе или ни к чему не обязывающий треп с миловидной соседкой в салоне самолета. Я прекрасно помню, как в юности мы часами разговаривали с друзьями, но, убей меня бог, не могу воспроизвести и десятой части того свободного, порхающего пустословия.

Однако тональность старинного разговора с Шустером и его приблизительную разветвленную фабулу я помню до сих пор очень отчетливо, как и отдельные фразеологические обороты. А разговор о номерах и списках просто врезался в память как своеобразная напутственная инструкция к отсутствующему, точнее еще даже не изобретенному, техническому устройству. Я не предполагал, что когда-нибудь найду эту конструкцию или окажусь в ситуации, когда ее можно будет применить, особенно в «военных» целях. Однако прошла четверть века, и начатые некогда фразы, провисевшие в воздухе десятилетия, получили логическое завершение, а рутинная и, в общем-то, бытовая история закольцевалась самым неожиданным, просто невероятным образом.

Доехав до города, накурившись до одури какого-то особенного ВипЫП’а, который Шустер добывал даже в условиях полнейшего железного занавеса, и усевшись пить чай на увешанной разухабистым агитационным фарфором и некогда принадлежавшими Илье Машкову расписными подносами кухне, мы, разумеется, тут же залезли во все существующие и доступные справочники и каталоги, перевернули вверх дном подшивки журналов и именные указатели к различным сочинениям, включая биобиблиографический словарь «Художники народов СССР». В третьем томе этого издания, вышедшем в свет в 1976 году, мы обнаружили статью о Марии Марковне Джагуповой с ее довольно подробным жизнеописанием и списком основных работ.

Статья о Джагуповой из биобиблиографического словаря «Художники СССР» (с. 354–355)