Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Хотя случались и в этой сфере существования самые разнообразные чудеса. Много лет тому назад после смерти соседки мне досталась груда старых книг. В основном это были разрозненные тома дореволюционных собраний сочинений. Я их сложил в картонные коробки, закинул на антресоли и не притрагивался более двадцати лет. Потом, испытывая крайнюю нужду в деньгах, решил пересмотреть содержимое пыльных ящиков, в надежде найти что-нибудь пригодное для продажи букинистам. Перелистывая не имеющие никакой коммерческой стоимости издания, я случайно обнаружил, что под коленкором с именем Пушкина на передней крышке нет никакого «солнца русской поэзии». А есть искусно переплетенный блок чистой бумаги в восьмую долю листа со множеством рукописных стихов различных авторов. Почти все они, так или иначе, были посвящены покойной соседке и связаны с Крымом. Точнее с Коктебелем. Многих имен я навскидку установить не смог, а некоторые были вполне понятны и без долгих разысканий. Так, в частности, с десяток стихотворений и нежных посвящений были написаны Виктором Андрониковичем Мануйловым, два произведения подписаны инициалами «ВЩ», за которыми, на мой взгляд, мог скрываться только Владимир Щировский, еще одно было авторизовано пушкинистом Борисом Томашевским, другое пушкинистом же Дмитрием Якубовичем. А вот еще два литерами MW, за которыми легко угадывался Максимилиан Волошин, тем более что и почерк совпадал до мельчайших характерных деталей.

Загадка заключалась в том, что нигде и никогда, ни в каких подробнейших справочниках эта соседка не упоминалась. Владимир Петрович Купченко, с которым я был коротко знаком, проделал титаническую работу, расписав жизнь и встречи Волошина вплоть до мельчайших нюансов, буквально по часам и минутам. Но никакой Зинаиды Александровны Сергеевой в его реестрах найти не удается. А я ведь ее довольно хорошо помню самой ранней и приметчивой детской памятью. Как она ходила и разговаривала. Вплоть до характерных жестов.

То есть она, как и, возможно, Джагупова и бесконечное множество других людей, чьи жизни были подрезаны на лету советским удушливым обжимом, существовала в самом центре города, в круге очень известных людей, была секретарем П. Е. Щеголева, но имя ее исчезло. Просто провалилось в какую-то черную мрачноватую дыру. И причиной этому была не опала, не репрессии, а простая случайность.

Это удивительная и малопонятная особенность русской жизни, сохраняющей в своем ландшафте такие неприметные с воображаемого исторического «верху» складки и укрывища. Пока ненароком не провалишься в них целиком или не спрячешься намеренно, спасаясь от недремлющего ока государственной системы, даже и не поймешь, что они существуют в природе. Разумеется, это касается не только искусства, но и прочей житейской обыденности[46].

А сколько людей, просто не попадавших в унисон с эпохой, сбивавшихся с церемониального шага и не умевших петь хором, варилось в своем перепревшем соку, играя в вечный интеллектуальный или метафизический пинг-понг со стеной собственной тюремной камеры или коммунальной комнатушки в дальнем конце коридора в окружении ничего не понимающих соседей и запуганных до исступления близких.

Я как-то на улице познакомился с пожилым инженером и, зацепившись словесно и глазолюбно, подружился с ним — Николаем Захаровичем Андреевым — до самой его смерти в 1982, кажется, году. Он меня поразил тогда рассказом о своих духовных исканиях и жизненном пути, рассказав, что после гибели своего гимназического друга — Загребина (мне отчего-то физиологически приятно оживлять несколькими движениями языка эти всеми позабытые фамилии) — он никогда, то есть лет тридцать, ни с кем не разговаривал ни на какие отвлеченные темы. Но каждый день, воротившись домой из своего абсолютно бессмысленного НИИ, уходил с головой в волшебные миры верховного синтетического учения системы арканов. При этом, однако же, он осознавал себя настоящим христианским социалистом, читал все тридцать лет пятитомник «Основы христианства» Михаила Тареева, священника Григория Петрова и аббата Ламенне. Интеллектуально он так и остался на уровне социальной и политической проблематики начала века. Такое впечатление, что идейный ураган современности пронесся где-то высоко над его головой.