Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

В следующий раз я увидел черно-белую фотографию портрета госпожи Яковлевой с авангардной сумочкой-ридикюлем в руке на страницах каталога-резоне Казимира Малевича, изданного доктором Андреем Наковым в начале 2000-х годов в Париже[47]. Это была, безусловно, та же картина, что я дважды держал в руках в нервном перестроечном Петербурге.

Только вальяжная la vie parisienne оказала на нее несомненное благотворное влияние. Она уже как-то «подобралась», приосанилась и на пару лет омолодилась, как и положено стареющей красотке. Подкрепляя новый статус, ей сопутствовали солидные французские документы, которые правильнее всего было бы назвать ксивами, поскольку часть из них безусловно принадлежала к разряду фальшивок. К их числу относилась, прежде всего, подпись на оборотной стороне, представлявшая собой литеры «К» и «М», разделенные между собой сакральным супрематическим символом — черным квадратом на белом фоне.

Надо отдать честь доктору Андрею Накову — он указал, что эта подпись не является подлинной и «нанесена другой рукой» — «verso. inscr. d’une autre main». Этот изящный эвфемизм позволил ему определиться с авторством. Напиши он прямо — «поддельная подпись» — ив сложном атрибуционном процессе возникла бы неловкая пауза, способная повлиять на коммерческие перспективы. Также он обратил внимание на наличие различных надписей карандашом и шариковой ручкой на оборотной стороне холста и подрамнике, датировав их семидесятыми годами ХХ века, что полностью совпадало и с моими собственными воспоминаниями.

По непонятной мне тогда причине, он заострил внимание на размерах картины (82 см × 64 см), указав, что они могли измениться при натягивании холста на подрамник. Скорее всего, речь идет о подведении кромок, подумал я тогда. Никакие другие объяснения не приходили в голову, тем более что мне было не с кем поделиться впечатлениями о публикации в каталоге-резоне. Соломон Шустер давно лежал на комаровском кладбище, а человек, у которого я некогда впервые увидел портрет, не был расположен предметно его обсуждать. Попытки такого рода я предпринимал неоднократно, но всякий раз он виртуозно уходил от прямых вопросов, переключая внимание на иные сюжеты.

Надо сказать, что за последние тридцать лет я несколько раз говорил об этой картине со многими знающими людьми, не рассказывая им о своем опыте общения с произведением. Лишь двое самостоятельно, без всяких наводящих вопросов высказали осторожные сомнения в авторстве Малевича. Все остальные были буквально загипнотизированы публикациями, выставками и мнениями ведущих специалистов. Скорее всего, это известный феномен восприятия живописи ушами, а не глазами. Ориентация на чужое, тем более авторитетное, мнение, а не на собственное впечатление, которому большинство людей почему-то верит значительно меньше, решительно отказываясь от субъектности даже в таком малозначительном вопросе. С этим отчасти связан ажиотаж с грамотно раскрученными выставками Серова (Москва) и в особенности Брейгеля (Вена), посещение которых стало признаком «хорошего тона» для «продвинутого россиянина». Магия слов «экспертиза», «профессор», «академик», «каталог» и прочих всегда преодолевается с огромным трудом, а для постсоветского человека бумажка с печатью является почти окончательным доводом в любом споре. Тем более, что она освобождает и от ответственности. Мои робкие возражения, как щитом, отбивались соображениями, что относительно «Портрета Яковлевой» существует полный консенсус мнений всех ведущих мировых специалистов, а значит, и обсуждать тут нечего. Любопытно, что в ответ на сугубо вероятностные предположения о возможности обнаружения прямых доказательств иного авторства один крупный «ученый» прямо сказал, что такой поворот был бы очень вреден для его «науки». Подозреваю, что под «наукой» он имел в виду репутации и благосостояние конкретных лиц и учреждений.

Резонные доводы относительно неизмеримо большего значения Казимира Малевича для мировой и российской культуры и следующей из этого невозможности приписывания ему чужих работ, конечно, тоже находили отклик: «Если вы обнаружите нечто абсолютно убедительное и непробиваемое для критики, то тогда конечно. Молчать об этом будет нельзя. Но, пока ничего подобного не произошло, следует помалкивать. Бездоказательная болтовня способна серьезно повредить рынку. Даже гипотезы и догадки в таком вопросе, как имя художника, для столь знаковой картины абсолютно неуместны. И дело не только в ней, но и в репутации специалистов, высказавших о работе свое безапелляционное суждение. В этих вопросах очень важен контекст. Крушение в одном месте может вызвать эффект домино. Возникнут недоумения относительно других вещей, подтвержденных этими экспертами. Вы можете представить себе отдаленные последствия? Они могут быть катастрофическими. Если у вас есть колебания и сомнения, то лучше помалкивайте и не произносите о них ни единого звука».