Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

При этом следует учитывать, что слово «год» можно понимать в календарном смысле, имея в виду 1935 год или 1934 год либо просто промежуток времени в двенадцать месяцев перед смертью художника. Или вообще, памятуя о библейских днях творения, подходить к этому вопросу сугубо аллегорически.

Важный момент, безусловно нуждающийся в уточнении. Но, как поймет читатель позднее, исследуемая картина вряд ли может оказать в этом вопросе реальное содействие. Скорее, максимально затруднить поиски решения задачи, направив исследователя по ложному следу.

Если бы портрет упоминался в воспоминаниях родственников и учеников мастера, выставлялся где-либо или публиковался в периодической печати, то такой знаток, как Андрей Наков, непременно упомянул бы об этих фактах. Но ничего подобного сделано не было.

Прочитав внимательно (и многократно перечитав) краткую информационную справку в каталоге доктора Накова, я тогда же воскресил в памяти все обстоятельства моих свиданий с этим произведением, с трудом припомнил фамилию Джагуповой, легкомысленно обозвав ее Джафаровой, и опять полез рыться в справочниках и каталогах. В третьем томе биобиблиографического словаря «Художники народов СССР», как и ранее вместе с Соломоном Шустером, я еще раз, испытав ностальгический трепет, перечитал биографию художницы, почерпнутую из ей же заполненной анкеты. Такого рода редупликации, вызванные жесткой рациональной необходимостью или сентиментальными эмоциями, как правило, остаются в памяти надолго, если не навсегда. Особенно, если речь идет об общении с такими яркими людьми, как Соломон Шустер. И с такими картинами, как портрет Яковлевой.

И опять первое, что бросилось мне в глаза в опубликованном списке работ, был портрет Е. Я. Яковлевой. Никакой ошибки тут быть не могло. Сама Мария Джагупова, так же, как и Яковлева, входившая в окружение Малевича — только более востребованная и известная (участница множества довоенных выставок в Ленинграде), — давала о себе такие подробные сведения, не допускавшие двойных или двусмысленных толкований.

Сопоставив собственные впечатления о нескольких работах Джагуповой, якобы купленных в магазине выморочного имущества на Васильевском острове, с воспоминаниями о поездке с Шустером на Карельский перешеек и обсуждении виденного там портрета с данными из каталога Накова, я для себя подумал, что тут дело явно нечисто. Получить необходимые сведения, чтобы прояснить ситуацию, можно было лишь в одном месте. И я собрался поискать информацию о картине и ее авторе в ЛОСХе.

Я был формально знаком с тогдашним председателем правления Санкт-Петербургского отделения Союза художников РФ Альбертом Чаркиным и рассчитывал на его помощь и содействие. Но намерения эти по каким-то уже стертым из памяти причинам остались на уровне благих пожеланий и досужих размышлений. То ли что-то меня отвлекло, то ли вся эта история продолжала оставаться чужим делом, вызывавшим лишь поверхностный, праздный интерес. А влезать в чужие дела было как-то странно и не принято. А может быть — и это скорее всего, — я уже тогда почувствовал со стороны собеседников в ЛОСХе явное нежелание обсуждать некоторые вопросы, связанные с картинами, принадлежавшими этой организации.

И я опять же забыл о портрете Яковлевой еще на несколько лет. Помимо природной лени и текучки необязательных дел меня останавливали и вполне понятные отрезвляющие резоны. Что я мог противопоставить авторитетнейшему французскому изданию и мнению его автора, крупнейшего исследователя творчества Казимира Малевича? Как я мог опровергать публикацию доктора Дуглас? На каком основании? Кто я был такой? Кроме собственных совершенно бездоказательных воспоминаний — в основном лирического свойства — и туманного упоминания в биобиблиографическом словаре у меня не было никаких аргументов. И, главное, зачем я стал бы так поступать? Где-то в далекой Голландии находилась картина, которую я якобы видел десять лет тому назад. И что дальше? Что из этого следует? Может быть, я видел копию или реплику? Возможно, я попросту ошибся. Никто ведь не жалуется, не посыпает голову пеплом. Всех все устраивает. Какой-то городской сумасшедший, апеллирующий к покойникам и параноидной интуиции, скажут окружающие и будут абсолютно правы. Может быть, ему все это просто приснилось? Явилось в «тонком видении»? Нашепталось голосами внутри пустой головы? «Какое мне дело до вас до всех, а вам до меня?» — подумал я. Посмотрели, обсудили, наплевали и забыли.