Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Следующее обстоятельство, как пишет доктор Баснер, «совершенно однозначно: это произведение является подлинной, подписной и датированной работой К. С. Малевича (1878–1935)».

При этом, что любопытно, исследователь, верный принципам игнорирования фиксации времени, не приводит этой самой даты создания картины. Для музейного работника с многолетним стажем работы подобный нюанс выглядит совершенно невероятным, но это факт. Работа датирована, но дата то ли засекречена, то ли не заслуживает даже мимолетного упоминания?! Неужели она настолько не важна для исследователя? Звучит оскорбительно и нелепо применительно к ученому, предложившему «новую хронологию» творчества Малевича и сделавшему себе мировое имя на этой достаточно убедительно доказанной гипотезе.

А мы с вами хорошо помним 1934 год доктора Дуглас и около 1932 года доктора Андрея Накова. Такое впечатление, что, когда Баснер держала картину в руках, на обороте была какая-то дата — 1935 год, как указывала применительно к собственной работе Джагупова? 1934 год, указанный Шарлоттой Дуглас? Или какой-то иной? Может быть, с учетом сведений о том, что смертельно больной Малевич за последний год своей жизни не написал ни одной картины, произведению прибавили лет? Мол, написал в 1934, подписал в 1935. А потом и еще два — для верности?

(Кстати, в интернете я видел указания и на 1929 год)[51].

Скорее всего, метания с определением времени создания картины были обусловлены информацией о течении болезни Малевича, почерпнутой из свидетельств современников.

Все же сам жизнеутверждающий «воздух» этого портрета совсем не вяжется с выраженными затруднениями мочеиспускания, изматывающими болями внизу живота и постоянными мыслями о скорой мучительной смерти.

Таким образом, два важнейших идентифицирующих признака произведения — размеры и датировка — не проясняют ситуацию, а, скорее, максимально усложняют ее, вводя противоречия в ту сферу, где их по определению быть не должно. Или они должны быть внятно объяснены. Что может быть яснее года рождения и физических параметров младенца? Это первые вопросы, задаваемые счастливой родильнице. И разве может в ответе на этот вопрос содержаться лукавство? Но у нас ясности нет никакой. Сведения о подписи, сообщенные Баснер и Наковым (и доктором Ягерсом, замечу я, забегая вперед), вообще радикально не совпадают друг с другом.

Далее идет подробная искусствоведческая оценка произведения. Ее анализ я не могу проводить по этическим соображениям, поскольку абсолютно не являюсь специалистом в этой области эзотерического знания, хотя и считаю ее чем-то вроде гаруспиций — прожективного гадания по внутренностям идоложертвенных животных, приносившего немалые доходы адептам соответствующих языческих культов. Тем большей профанацией смотрится, на мой взгляд, наукообразное концептуальное «искусствоведение», прилагаемое к картине, вызывающей обоснованные вопросы или как минимум недоумения в связи с несомненными противоречиями в объективных данных. Хотя, отвлекаясь от частностей, наибольших успехов человечество достигло, руководствуясь не анализом Соловьева и Киселева или Гозмана и Каспарова, а как раз пристально вглядываясь в извилистые узоры кровеносных сосудов на поверхности печени заколотого баранчика.

Любопытно, что Виктор Пелевин в своем недавнем романе IPhuck 10, описывая сегодняшний искусствоведческий жаргон, приходит приблизительно к тому же выводу, если можно так выразиться, «с другой стороны»: «Лингводудос (проф., сл.) — техника НЛП, на которой основаны современная философия и теоретическое искусствоведение. Суть Л. — создание и использование языковых конструктов, не отражающих ничего, кроме комбинаторных возможностей языка, с целью парализации чужого сознания. По сути это лингвистическая ddos-атака, пытающаяся „подвесить“ человеческий ум, заставляя его непрерывно сканировать и анализировать малопонятные комбинации слов с огромным числом возможных смутных полусмыслов»[52].

Разумеется, все вышесказанное не относится к профессиональному стилистическому анализу, который легко объективируется, если опирается на достоверные факты и верифицируемые признаки, а не на волюнтаристские оценочные наблюдения и эмоциональные впечатления так называемых (дипломированных) искусствоведов.

Все же, будучи полным профаном, хотел бы отметить суждения Елены Баснер о композиции портрета Яковлевой, чтобы сравнить их с ее же размышлениями о пространственно-композиционных принципах творчества Малевича, высказанными в кандидатской диссертации.