Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Сразу два обстоятельства между тем открывали неширокую, но соблазнительную дверь в бесконечные пространства увлекательной бытовой конспирологии. На первое место, разумеется, претендовал приключенческий сюжет с похищенным списком работ (Д. 192), составленным самой Джагуповой. Буйная фантазия рисовала подмены списков, сговор с продажным нотариусом, ночной взлом дверей, трель милицейского свистка и прочие сцены из малобюджетного детективного кинофильма.

А вдруг там было несколько безусловных супрематических и крестьянских Малевичей?! А, допустим, Джагупова, чтобы спасти от уничтожения беспредметные картины учителя, записала их своими пейзажами?! И теперь я, как Ипполит Матвеевич Воробьянинов или, скорее, отец Федор, буду обречен до конца своих дней гоняться по всему миру за ее холстами и безжалостно смывать их в поисках какого-нибудь квадрата или круга. Вот достойнейшее завершение жизненного пути и хороший сюжет для сериала.

Список этих смелых мечтаний и предположений можно было продолжать до бесконечности, особенно с учетом перспективы продажи начинающему сценаристу или какому-нибудь Буратино, желающему повыгоднее вложить свои несметные капиталы. Но я не пошел в ту сторону и даже не оглянулся в ответ на отчаянные иллюзорно-галлюцинаторные призывы, так что забудем авантюрно-криминальное направление розыска навсегда. Хотя, возможно, у нас еще появится возможность приблизиться к нему с другой стороны. Кто знает…

На второе место, таким образом, выдвигался вполне реалистический бытовой вариант объяснения путаницы с портретом, уводящий, однако, в тоскливое советское бюрократическое никуда. Связан он был с позицией номер 6 в списке ЛОСХа, официально именовавшейся «Женщина с сумочкой». На первый взгляд, эта картина номинально соответствовала описанию портрета Яковлевой, но с толку сбивал размер. «Женщина с сумочкой» далеко превосходила все модельные стандарты и, хотя по вертикали была, в общем-то, одного роста с предметом моего исследования, но горизонталь путала все карты. Даже если речь шла об ошибке измерения, то все равно вылезать со своими сомнениями, имея такую убийственную разницу, было невозможно. Точнее, возможно, но для этого требовалось перелопатить неизвестно где хранящиеся бумаги людей, измерявших картины сразу после смерти художницы. Прошло более сорока лет. Уже и в живых-то почти никого не осталось, кто помнил бы Марию Джагупову, а я хочу найти выдуманный, точнее «изобретенный» мной документ, способный доказать предполагаемую ошибку в измерении какой-то никому, кроме меня, не нужной картины. К тому же находящейся где-то в Голландии. Возможно, находящейся где-то в Голландии. А возможно, существующей только в моем болезненном воображении.

Ситуация настойчиво толкала меня на знакомый многим исследователям путь подгонки фактов под умозрительную или, скажем прямо, фантастическую концепцию. Отсюда было недалеко до прямой фальсификации или безумия. Первого я не опасался, сызмальства вымуштрованный суровыми учителями в верности методологической дисциплине, а вот второе…

Со времени смерти Джагуповой и нотариальных действий в ее квартире минуло почти полвека. Я немедленно представил себя в элегантном темном костюме лежащим в красивом полированном гробу с бронзированными латунными ручками. Потом отсчитал от этого момента сорок три года вперед и увидел несчастного человека будущего, вознамерившегося разобраться в моих хаотических бумагах, исписанных нечитаемой скорописью. Трудно представить себе участь тяжелее. Я сам сейчас не смог бы сделать этого даже под страхом смертной казни.

Описания сложно выстроенного, глубоко эшелонированного и причудливо систематизированного параноидального бреда то и дело возникали в моем воображении. Впрочем, в описываемом случае хватило бы просто доминирующей или сверхценной идеи, чтобы превратить в ад как собственную жизнь, так и существование близких людей. А значит, обо всем этом следовало просто забыть, как о страшном сне. Элементарно выкинуть все, связанное с загадочным портретом, из головы, вытащить мешающий ходить камешек из ботинка и начать жить дальше. Итак, полгода — даже больше — с того момента, как я увидел картинку на московской выставке, обе дамы — Джагупова и Яковлева — не давали мне и одного дня покоя и пару раз даже снились в удушливом и безвыходном черно-белом кошмаре в стиле скандинавского film noire. И все же я настолько сжился со всеми этими людьми, вчитался в письма их родных и друзей, знал суммы остатков на сберегательных книжках и размеры обуви, что вот так просто все бросать и уходить было нехорошо. Неправильно. Совершенно невозможно. Сюжет требовал логического завершения, а не летаргического сна или болезненного обрыва.