Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

В начале декабря 1976 года «Елизавета Яковлева» получает легкую пощечину и уценивается на 6 рублей, то есть на 20 %, как и другие картины Джагуповой. Ее никто не берет. Она никому не нужна. Новая цена портрета составила ровно 24 рубля. Чуть дешевле девяти поллитровых бутылок «Московской» водки, если исчислять стоимость искусства в наиболее популярной в то время универсальной советской «валюте».

Снисходительный читатель, возможно, меня простит, но я уже настолько очеловечил для себя эту картину, настолько привык с ней разговаривать и даже гладить по голове, что любые больничные и тюремно-лагерные «простоволосые» жалобные коннотации применительно к ее судьбе в тот период времени не кажутся мне неуместными. Тем более блистательным выглядит ее триумф и международное признание в наши дни. Кульбиты такого рода довольно редки, но и они касаются в основном сокровищ, случайно найденных понимающим человеком на блошином рынке или в лавке древностей. Тот же Шустер, рассказывая о подобных случаях, всегда приводил в пример чье-то меткое высказывание, что любой дуралей, имея шальные деньги и хороших консультантов, может собрать прекрасную коллекцию. Но только действительно знающий человек с несколькими шиллингами за душой способен разглядеть в полумраке лавки венского старьевщика среди всякой ненужной дребедени офорт Рембрандта в первом или втором состоянии.

Мы же имеем дело с более ярким, возможно уникальным, случаем, когда картина сначала брезгливо игнорировалась ученым и знаточеским сообществом вплоть до полной ее аннигиляции, а потом, выражаясь поэтическим языком, «взорлила» до самых небес. Но под другим именем и в другой среде. Хотя почему другой? Среда была той же самой, и тип людей был тот же, что и всегда, только внешние обстоятельства немного изменились.

Скорее всего, здесь применима старая суфийская притча, повествующая о том, что, несмотря на слезные вопрошания и молитвы и не принимая во внимание личные заслуги, проситель получает от Создателя только то, что принес сам. А с учетом того гнилостного мусора и «осколков разбитого вдребезги», которым забито сознание современника, он может рассчитывать только на подделки и стилизации. Если случайно ему попадется по-настоящему прекрасное произведение, то он его сначала максимально унизит, а потом исказит до неузнаваемости, примеряя к собственному помоечному уровню.

Естественное недоумение, возникающее у любого «нормального человека», знакомого с этой историей: «а что же такое искусство?» И существует ли оно вообще в реальном мире? Или речь идет только о сумме наших волюнтаристских представлений, способных изменить вектор своих пристрастий в течение нескольких исторических мгновений, и ни о чем более?

Раньше это расплывчатое понятие определяли в рамках эстетики, ориентированной на классические образцы, оперируя понятием «гармонии». Теперь используют еще более зыбкий термин «эстезис», включающий в себя все что угодно и удобно человеку, его употребляющему. И желающему включить в зону «эстетического» любой предмет или действие, особенно введя их на «территорию искусства». То есть музея или галереи. Или расширив эту территорию до размеров Центрального парка, Красной площади или Литейного моста. А возможно, и всей планеты. И не становится ли тогда война просто потрясающим по силе воздействия перфомансом, имеющим безусловное экзистенциальное и онтологическое значение?

Пока повесим ответ на этот вопрос в воздухе. Хотя практика актуального искусства современности, как в лице отдельных представителей, так и в форме смелых кураторских проектов давно дала нелицеприятный ответ на этот вопрос, что, впрочем, совсем не мешает мне продолжать свой рассказ.

Страница «Акта переоценки» картин Марии Джагуповой, произведенной в декабре 1976 года. Позиция 27/48 — «Портрет Елизаветы Яковлевой»

(ЦГА. Ф. 1853. Оп. 49. Д. 62. Л. 23 об.)

Конец его уже не за горами. Опровергая первоначальные версии, с возмущением поджимая губы и одергивая помятые платья, доказали свою полную невиновность ЛОСХ и Худфонд. Непричастными оказались музеи, да и вообще все советское государство. Оно, конечно, от природы было туповато, неповоротливо и «образ правления имело похожий на турецкий», как писал Флетчер, но неужели кто-то может вменить ему в обязанность отвечать за профессиональную некомпетентность или жульнические наклонности служивших ему верой и правдой искусствоведов и прочих «идеологических работников»? За изменения вкусов и пристрастий? За их полную эстетическую слепоту? За штампованность их сознания и трафаретность поведенческих клише? За вульгарность и напыщенность плоских суждений? Конечно нет. Разве что оно могло прикрыть своих социально близких клиентов в случае острой необходимости. И то до определенных пределов. А могло так «стукануть» кулаком по столу, что от всех причастных и деепричастных остались бы одни печальные воспоминания. И ничего более.