Герой Бунимовича говорит как пишет, и у него безошибочно и непременно, на любом жизненном материале получаются стихи. И он вовсе не привязан к бытовой суете, не грязнет в ее вязкой трясине, как это виделось некоторым рецензентам книг нашего поэта. Назвать и записать в исполнении Бунимовича значит – не только отразить и сохранить, но и победить, преодолеть, нащупать в унылой плоскости суеты многообещающее третье измерение, дающее стихотворению объемность притчи и афоризма.
Движение Бунимовича по направлению к афоризму неизбежно вытекает из его приверженности к минимализму, равно как и из ироничной социальности, причем афористичность его с годами только нарастает. Вот, например, одна из совсем недавних миниатюр:
В стихах последнего времени, впрочем, все более заметна и противоположная тенденция. Минимализм и сдержанность рождают не лаконичные афоризмы, но строки заведомо размашистые, словно бы непрописанные до ясности, содержащие почти вызывающие синтаксические и смысловые несогласованности.
Двусмысленность становится ключом прочтения, понимания стихов. Так в последних двух строках заключены сразу две фразы, частично перекрывающиеся, наложенные друг на друга и едва ли друг друга не исключающие: «ощущал предутреннюю горечь» и «предутреннюю горечь устранял». Вхождение словосочетания «предутренняя горечь» сразу в два контекста подчеркивает его особое значение, которое еще возрастает, если учесть, что процитированное стихотворение является по сути дела иронической автоэпитафией.
Ирония, кстати, тоже все чаще меняет свой регистр, не в силах покрыть все пространство контакта с миром. В недавних стихотворениях Евгения Бунимовича ироническая улыбка то и дело становится гримасой боли – точнее говоря, боль выступает за края насмешливой сдержанности. Если принять во внимание, что – с учетом нарочитой приглушенности поэтического голоса Бунимовича – любая высказанная в его стихах эмоция для обретения истинного масштаба звучания должна быть возведена в квадрат и куб, станет понятна значительность прямых прорывов скорби, усталости и сомнения на поверхность смысла.
Чувства и внешние события более не согласованы, любое событие способно рождать произвольные переживания.
У каждого поэта своя судьба, почти неизбежно связанная с превратностями времен, которые, как сказано, – «не выбирают». Нередко случается, что в жизни автора стихов какой-то непродолжительный момент оказывается кульминационным, вершинным, а далее следует равнинное и размеренное стихописание, а то и крутой склон, ведущий к забвению, – вспомним путь талантливого Владимира Бенедиктова послефеерического для него 1836 года, когда он почти затмил собою самого Пушкина.
Возможен иной вариант жизни и судьбы, с несколькими пиками-подъемами, с обретением второго, третьего дыхания, в этом случае обычно имеет место смена регистра, новые ноты и интонации – примеры известны: от Афанасия Фета до Инны Лиснянской. Обретая созвучность новой эпохе, поэт нередко начинает писать в несколько иной манере, случаи монолитной верности единым художественным принципам можно пересчитать по пальцам. Да это и немудрено: шестидесятнический энтузиазм, сумрачная стойкость семидесятых, ироничное упоение свободой времен перестройки – все эти реалии нашей истории вроде бы требуют разных средств художественного освоения. Бунимович – один из немногих поэтов, сумевших на долгие годы сохранить потенциал однажды найденных художественных принципов. Принципы эти, как сказано, ставят поэзию как таковую в позицию неброской, косвенной зависимости от повседневной нелегкой трудовой жизни рядового горожанина. Именно по этой причине поэту удается сохранить первозданную свежесть голоса. Именно поэтому скупую, точно дозированную эмоциональность, сдержанную отзывчивость стихов Евгения Бунимовича невозможно не узнать среди почти неисчерпаемой пестроты интонаций и манер современных поэтов.
«Пожизненное детство»: поэзия и правда Игоря Меламеда[570]